Глава 8. Муха в паутине

Суд над Сергеем Алейниковым длился 10 дней в декабре 2010 г. и был примечателен нехваткой компетентных людей вне пределов мира высокочастотного трейдинга. Мир же этот был тесен, и людей, причастных к нему или сколь-нибудь о нем осведомленных, очевидно, интересовало намного больше личное обогащение, нежели свидетельские показания в суде. Единственным сторонним экспертом-свидетелем по данному вопросу, приглашенным государственным обвинением, стал Бенджамин Ван Влит, доцент кафедры финансов Иллинойского технологического института. Его назначили экспертом, поскольку журналисты требовали хоть кого-нибудь в этом статусе.

Ван Влит вел курс по написанию программных кодов и в ходе поисков чего-нибудь любопытного для обучения своих студентов программированию остановился на торговых площадках высокочастотного трейдинга. В середине 2010 г. журнал Forbes вдруг обратился к нему, чтобы узнать его мнение об оптоволоконном кабеле, проложенном компанией Spread Networks от Чикаго до Нью-Джерси. Ван Влит ничего не слышал ни о данной компании, ни о проложенном ею кабеле, но его имя засветилось в прессе, и это, конечно же, толкало журналистов вновь и вновь обращаться к нему, когда им требовался эксперт по HFT. Когда в 2010 г. случился мгновенный обвал, телефон Ван Влита просто разрывался от звонков. В конце концов, на него вышли федеральные обвинители и пригласили в качестве свидетеля-эксперта для участия в суде над бывшим высокочастотным программистом Goldman Sachs. Ван Влит сам никогда не занимался HFT, ему нечего было особо сообщить о ценности или сути того, что Сергей Алейников позаимствовал у Goldman Sachs, и он не обладал достоверной информацией о реальном положении дел на рынке. (Например, он охарактеризовал Goldman Sachs как “New York Yankees” в мире HFT.) Оказалось, что ранее Ван Влит уже выступал в качестве свидетеля-эксперта на суде по делу о краже программного кода для HFT, после чего председательствующий судья заявил, что идея о признании программы для HFT неким научным продуктом является «полной чушью».

Присяжные на суде над Сергеем Алейниковым в основном имели образование на уровне средней школы, и никто из них никогда не занимался программированием. «Мой компьютер приносили в зал заседаний, – вспоминает Сергей с таким видом, словно не верит своей памяти, – доставали из него жесткий диск и демонстрировали присяжным в качестве доказательства!» Кроме Михаила Малышева, бывшего работодателя Сергея, люди, дававшие показания, не владели достоверной информацией о HFT – о том, как им зарабатывают, какие программные коды имеют реальную ценность и т.д. Малышев, выступавший как свидетель со стороны обвинения, заявил, что принадлежавший Goldman код был бесполезен для системы, которую банк поручил создать Сергею, поскольку был написан на другом языке программирования, был медленным и корявым, а предназначался для организации, торгующей с собственными клиентами, а у Teza (так называлась фирма Малышева) клиенты отсутствовали и т.д., но когда он оглядел зал, то увидел, что половина присяжных спали. «Будь я присяжным и не будь программистом, – объясняет Сергей, – мне было бы очень трудно понять, почему я сделал то, что сделал».

Роль Goldman Sachs в этом судебном процессе состояла в том, чтобы еще больше затруднить правильное понимание проблемы. Сотрудники банка, выступавшие в качестве свидетелей, вели себя скорее как торгаши, продающие версию обвинения, нежели граждане страны. «Не то чтобы они лгали, – рассказывает Сергей, – но рассуждали о том, что было вне их компетенции». Когда его бывшего босса Адама Шлезингера спросили о коде, он ответил, что в Goldman все находится в собственности банка. «Не думаю, что он лгал, но опять-таки говорил о вещах, в которых не разбирался, и поэтому его поняли неправильно», – вспоминает Сергей.

Наша судебная система плохо подходит для выяснения всей правды. Мне показалось, что цель процесса состояла в принуждении Алейникова к объяснению своих поступков, с тем чтобы участники процесса смогли разобраться в его объяснениях и на основании этого вынести ему приговор. Goldman Sachs никогда не просил Сергея объяснить его поступки, а ФБР не обращалось за помощью к тем, кто действительно разбирался в компьютерах или HFT-бизнесе.

Вот почему в течение двух вечеров в отдельном кабинете ресторана на Уолл-стрит я, можно сказать, повторно провел судебное разбирательство. На роль «присяжных» и «обвинителей» пригласил с полдюжины людей, хорошо осведомленных о Goldman Sachs, HFT и компьютерном программировании. Все они были авторитетными специалистами по нашему новому, трудному для понимания фондовому рынку. Некоторые написали коды для HFT, а один разработал программное обеспечение именно для высокочастотных трейдеров Goldman Sachs. Все были мужчинами и, хотя выросли в четырех разных странах, жили теперь в США и работали на Уолл-стрит. Поскольку они все еще работали в этой сфере, им требовалось сохранять анонимность, чтобы открыто выражать свои мысли. Среди них были и сотрудники IEX.

Все они, естественно, скептически относились и к Goldman Sachs, и к Сергею Алейникову. Предполагая, что если уж Сергея осудили на восемь лет лишения свободы, то действительно по делу, они и не пытались в этом разбираться. Все следили за ходом процесса по газетам и отметили, что он вогнал в дрожь разработчиков программного обеспечения на Уолл-стрит. Тамошние программисты, до того, как Сергея отправили в тюрьму, обычно забирали с собой, когда уходили на новое место, код, с которым работали на прежнем месте. «Парня отправили в тюрьму за то, что он взял нечто, в чем никто не разбирается, – высказался один из новых “присяжных”. – Каждый программист, так сказать, получил сообщение: возьмешь код – отправишься в тюрьму. Это внушает». Арест Сергея Алейникова также приучил множество людей использовать термин «высокочастотный трейдинг». Другой «присяжный», работавший в 2009 г. в крупном банке Уолл-стрит, сообщил: «После его ареста у нас прошло собрание с участием всех сотрудников, причастных к электронной торговле, на котором нам представили пейджер односторонней связи с клиентами для консультации их по новой теме под названием “высокочастотный трейдинг”».

Ресторан, где мы сидели, был одним из тех старомодных заведений Уолл-стрит, в котором если уж с вас брали тысячу баксов за отдельный кабинет, то и искушали яствами на примерно такую же сумму. Еда и напитки подавались во внушительных количествах: огромные блюда с лобстерами и крабами, стейки размером с монитор настольного компьютера, дымящиеся горы картофеля и шпината.

Именно так готовили несколько десятилетий назад для трейдеров, которые днем следовали своему чутью, а вечером вознаграждали себя за это. Но ныне этот исполинский пир был устроен для сборища субтильных технарей – тех, кто теперь управлял машинами, управлявшими биржами, и кто в придачу вывел трейдеров старого образца из игры. Они сидели за столом, уставившись на горы еды, подобно победоносной армии евнухов, случайно наткнувшейся на гарем своего противника. Во всяком случае еды серьезно не поубавилось. Сергей, в свою очередь, ел так мало и столь неохотно, что я уже стал опасаться, как бы он не оторвался от стула и не воспарил к потолку.

Новые «присяжные» по его делу стали с интересом задавать Сергею множество вопросов личного плана. Они хотели понять, что он был за человек. Например, интересовались его трудовой биографией и отметили, что Сергей довольно последовательно вел себя как гик, которого больше интересует его работа, нежели приносимый ею доход. Также они весьма быстро установили (уж не знаю, как), что он не просто умный, а по-настоящему одаренный человек. «Подобные ему парни обычно разбираются в одной узкой области, – объяснил мне впоследствии один из “присяжных”, – но чтобы технарь настолько превосходил нас во многих областях – это было очень, очень необычно».

Затем стали разбирать его работу в Goldman Sachs и были удивлены, когда узнали, что Сергей обладал «статусом привилегированного пользователя» наряду с немногими в банке (примерно с 35-ю из более чем 31 000 сотрудников, находившихся тогда в штате), кто мог входить в систему в качестве администратора. Такой привилегированный уровень доступа позволял ему в любой момент купить дешевую флешку, вставить ее в свой терминал и скачать весь компьютерный код банка, причем никто бы об этом и не узнал. Впрочем, такой факт сам по себе ничего еще не доказывал. Как один из «присяжных» тут же указал Сергею, многие воры небрежны и неосмотрительны, но его небрежность и неосмотрительность не доказывали, что он не был вором. С другой стороны, все согласились с тем, что в его действиях не было ничего даже в малейшей степени подозрительного и уж, конечно, ничего злонамеренного. Использование бесплатного хранилища системы управления версиями для сохранения кода и удаление истории введенных команд были делом обычным. Последнее действие вполне имело смысл в том случае, если вы вводили пароли в командную строку. Короче говоря, поведение Сергея не походило на поведение человека, пытавшегося заметать следы. Один из «присяжных» сделал очевидный вывод: «Если удаление истории команд было таким умным и изощренным ходом, то как в Goldman вообще смогли узнать о том, что Сергей забрал с собой код?»

Для новых «присяжных» история (которую в ФБР посчитали столь неубедительной) о том, что Сергей взял файлы, полагая, что захочет впоследствии подвергнуть содержащийся в них открытый исходный код синтаксическому анализу, вполне отвечала здравому смыслу. Поскольку Goldman не разрешал Сергею открыть широкий доступ к доработанному или улучшенному им коду, даже несмотря на то что код изначально предоставлялся по свободной лицензии, зачастую устанавливавшей, что усовершенствования должны перейти в общественное пользование, Сергею ничего не оставалось, как забрать код Goldman с собой. То, что он взял и некий код, не включавший открытые исходные тексты и оказавшийся в одних файлах с открытым исходным кодом, никого не удивило. Прихватив несколько файлов, содержащие как открытый, так и закрытый исходные коды, Сергей наверняка забирал открытый исходный код, даже если ему был нужен только этот код. Гораздо менее рациональным способом для Сергея стали бы поиски в Интернете нужного ему открытого исходного кода, рассеянного по всему киберпространству. «Присяжные» также посчитали вполне правдоподобным то, что интерес Сергея сводился только к открытому исходному коду, потому что он был универсальным и мог быть впоследствии приспособлен для другой цели. Принадлежавший Goldman код создавался специально для платформы банка и едва ли нашел бы применение в любой новой системе, которую захотел бы построить Сергей. (Оба небольших фрагмента кода, отправленных Сергеем на компьютеры компании Teza перед его арестом, имели лицензию открытого исходного кода.) «Даже если бы Сергей прихватил всю платформу банка, то он затратил бы меньше времени и усилий, если бы написал новую платформу с нуля», – заявил один из «присяжных».

Сергей несколько раз удивлял «присяжных» своими ответами. Они все были шокированы, например, тем, что с первого дня работы в банке он мог еженедельно отправлять самому себе исходный код, принадлежащий Goldman, при этом в банке ему никто и слова об этом не сказал. «В Citadel, если вставишь флешку в свою рабочую станцию, через пять минут рядом с тобой кто-нибудь да возникнет и станет расспрашивать, какого черта ты делаешь», – рассказал «присяжный», работавший в этой компании. Большинство были удивлены тем, как мало информации скачал Сергей в сравнении со всем массивом, – восемь мегабайтов с платформы, содержавшей примерно 1500 мегабайтов кода. Самые цинично настроенные «присяжные» в основном удивлялись тому, что он больше ничего не взял.

– Ты скачал файлы со стратегиями? – спросил один из них, имея в виду стратегии высокочастотного трейдинга.

– Нет, – ответил Сергей. Именно в этом прокуроры его не обвиняли.

– Но это ведь секретная приправа, если только она есть, – заметил «присяжный». – Если уж забирать, то стратегии.

– Мне не интересны стратегии, – отрезал Сергей.

– Но это как украсть шкатулку под драгоценности без драгоценностей, – сказал другой «присяжный».

– У тебя же был статус привилегированного пользователя! – воскликнул первый. – Ты же легко мог забрать стратегии. Почему же этого не сделал?

– Для меня технологии на самом деле интереснее, чем стратегии, – ответил Сергей.

– Тебе не интересно, как они зарабатывали сотни миллионов долларов? – удивился третий.

– Совсем не интересно, – подтвердил Сергей. – Все это так или иначе сводится к большой азартной игре.

Поскольку они уже встречались с подобным отношением у других программистов, то не были так уж шокированы его безразличием к торговым операциям Goldman или тем, на каком удалении от бизнеса держали его в банке. Разговор с программистом о трейдинге немного походил на разговор с сантехником, пока тот работал в подвале, о карточной игре, которую главарь мафиози вел наверху того же здания. «Он так мало знает о бизнес-контексте, – сказал один из ”присяжных” по завершении второго вечера.

– Нужно постараться, чтобы узнать так же мало, как Сергей». Другой «присяжный» заметил: «О том, как банк делал деньги, Сергей знал ровно столько, сколько ему позволяли, то есть практически ничего. К тому же проработал там не очень долго. И не входил в курс дела, а все время занимался поиском и устранением проблем». По мнению третьего «присяжного», Сергей воплощал в себе тип программиста, чью ценность крупные банки пытались преуменьшить, – использовать его навыки, не вводя полностью в курс дела. «Если взять два резюме программистов из разных банков, – развил свою мысль “присяжный”, – и положить их рядом, то увидишь, что разница в квалификации соискателей составляет, возможно, всего процентов десять. Но одному платят триста штук баксов, а другому – полтора миллиона. Разница между ними в том, что одного ознакомили с общей картиной, а другого – нет». Сергею никогда не давали возможность увидеть общую картину. И все-таки «присяжным» было очевидно, даже если это не было очевидно для Сергея, почему банк его нанял. С введением Reg NMS в 2007 г. скорость стала самой важной характеристикой торговой системы любого финансового посредника – скорость, с которой система получает рыночную информацию, и скорость, с которой реагирует на нее. «Знал ли Сергей об этом или нет, – сказал один из “присяжных”, – но его наняли, чтобы создать картину рынка, угодную Goldman. Не появились бы Reg NMS, не попал бы и Сергей в финансы».

Как отметили все «присяжные», причина, хотя бы отчасти, по которой Сергей не обращал внимания на природу трейдинг-бизнеса Goldman Sachs, состояла в том, что душой он был далек от фондового рынка. «Думаю, что большую роль играет увлеченность, – сказал ”присяжный”, который на протяжении всей своей карьеры писал коды. – У него глаза загораются, когда он начинает говорить о кодировании». Другой «присяжный» добавил: «То, что Сергей продолжал заниматься этой чушью с открытым исходным кодом, даже когда работал в Goldman, кое о чем говорит».

Не все «присяжные» сошлись на том, что Сергей взял нечто, не имеющее ценности ни для него, ни для банка. Но ценность взятого для создания новой системы была незначительной и косвенной. «Я могу вас заверить в следующем: он не крал кода, чтобы использовать его для другой системы», – заявил один из «присяжных», а остальные ему не возражали. Что касается меня, то я не мог до конца понять, почему отдельные части системы Goldman нельзя было бы использовать в других системах. «Приступая к работе с базой кода Goldman, ты как бы приобретаешь обветшалый дом, – объяснил мне ”присяжный”, – тебе сначала придется ее обновить. Но у тебя все равно останутся проблемы, типичные для старого дома, а Teza собиралась построить новый дом на новом участке. Надо ли демонтировать медные трубы столетней давности и устанавливать их в новом доме? Не то чтобы их нельзя было использовать, но ведь их наладка доставит столько хлопот, что обесценит все усилия». Третий «присяжный» добавил: «Намного легче начать с нуля». Их уверенность в том, что принадлежавший Goldman код был не очень-то полезен за его пределами, укрепилась еще больше после того, как они узнали (а это случилось позже, потому что Сергей совсем не упоминал о том во время наших встреч): новую систему предстояло написать на ином компьютерном языке, чем код Goldman.

а Вопрос, беспокоивший, по крайней мере, меня, заключался в том, зачем вообще Сергей забрал нечто с собой. В течение целого месяца после ухода из Goldman Sachs он так и не прикасался к взятому коду. Если код был для него так маловажен, что Сергей не потрудился открыть файл с кодом, чтобы изучить его; если по большей части код был настолько корявым или приспособленным к системе Goldman, что почти не годился для использования вне ее, то зачем его брать? Удивительно, но «присяжные» легко разрешили этот вопрос. Один из них сформулировал ответ так: «Если А, украв велосипед у Б, потом ездит на нем в школу, а Б ходит пешком, то А наживается за счет Б. Это совершенно очевидно, и большинство людей посчитают действия А кражей.

Что же касается Сергея… Представьте, что вы работаете в компании три года и все это время носите с собой блокнот, куда записываете заметки о совещаниях, свои идеи, информацию о продуктах, продажах, встречах с клиентами. Потом переходите на другую работу и забираете блокнот с собой, как делает и большинство людей. Содержимое блокнота касается вашей прежней работы, но не имеет почти никакого отношения к вашей новой работе. Может, вы в него больше и не заглянете. Может, в нем найдутся некие идеи, или шаблоны, или мысли, которые вы сумеете использовать. Но теперь на новой работе вы заводите новый блокнот, поскольку старый здесь бесполезен. …Для программистов код является тем же блокнотом. [Это позволяет им] вспомнить, над чем они работали, но лишь в очень малой степени имеет значение для того, что они будут создавать сейчас. …Так что, Сергей забрал лишь свой блокнот, который имел крайне малую ценность за пределами Goldman Sachs».

Для хорошо информированных «присяжных» реальный вопрос заключался не в действиях Сергея, а в действиях Goldman Sachs. Зачем нужно было звонить в ФБР? Зачем использовать невежество общественности и судебной системы относительно сложных финансовых проблем, чтобы наказать этого простого человека? Почему паук всегда должен съедать муху?

Финансовые инсайдеры находили тому много объяснений: что это был несчастный случай; что из Goldman позвонили в ФБР не подумавши, а когда поняли, в чем дело, уже потеряли контроль над судопроизводством; что в 2009 г. Goldman находился в состоянии полной боевой готовности из-за текучки персонала, занимавшегося высокочастотным трейдингом, потому что видел, сколько денег можно заработать на HFT, и решил, что способен выдержать конкуренцию в этом бизнесе.

В каждого из «присяжных» были собственные идеи насчет происшедшего. Самая интересная теория исходила из природы крупного банка Уолл-стрит и природы личного успеха в этом месте, где пересекались технологии и торговля. Как подметил один из «присяжных», «всякому руководителю группы технической поддержки на Уолл-стрит хочется, чтобы окружающие верили, что его парни – гении. Не важно, русские ли они или откуда-то еще. Его значимость как руководителя заключается в том, что сделанное им и его командой не в силах повторить другие. Когда же становится известно, что 95% написанного ими кода представляют собой открытые тексты, то это впечатление пропадает. Когда же руководителю сообщают, что Сергей взял нечто, то ему нельзя заявлять: “Не важно, что именно он взял, все равно это хуже того, что мы сделаем сами”. Поэтому, когда к руководителю приходят из службы безопасности и сообщают о скачанных файлах, он не может ответить: “Ну и фиг с ними!” или: “Понятия не имею, что он взял”».

Иначе говоря, причиной пребывания Сергея Алейникова в двух изоляторах временного содержания для опасных преступников, а затем и в федеральной тюрьме стала озабоченность некоего топ-менеджера Goldman Sachs тем, получит ли он свои премиальные. «Кто же станет поднимать пожарную тревогу до того, как почует запах дыма? – задал вопрос ”присяжный”, который выдвинул последнюю теорию. – Так всегда поступают люди, занятые интригами». После ужина с Сергеем Алейниковым он шагал по Уолл-стрит и продолжал размышлять о том, что произошло с русским. «Взаправду тошнотворная история, – подумал он. – Меня от нее воротит».

ЕЩЕ БОЛЬШУЮ ЗАГАДКУ для «присяжных» из числа коллег Сергея Алейникова представлял он сам. Казалось, и возможно, так и было, что он доволен всем на свете. Если построить в ряд людей, присутствовавших на двух этих званых ужинах, и попросить простых американцев, чтобы те выбрали человека, который только что потерял семью, дом, работу, сбережения и репутацию, то Сергея выбрали бы в самую последнюю очередь. В какой-то момент один из застолья перестал обсуждать компьютерный код и спросил напрямую: «Почему ты не обозлился?» В ответ Сергей лишь улыбнулся. «Нет, правда, – настаивал ”присяжный”. – Как ты можешь оставаться таким спокойным? Я бы, блин, уже сошел с ума». Сергей снова улыбнулся. «Но что это тебе даст? – спросил он в свою очередь. – Какой тебе будет прок от плохого поведения? Никакого. Что случилось, то случилось. И твоя жизнь теперь пошла таким путем. Ты же знаешь, что невиновен, на том и стой. Причем ты понимаешь, что попал в беду, и с этим придется жить». Потом он добавил: «В какой-то мере я даже рад тому, что случилось со мной. Думаю, это помогло мне лучше понять, что такое жизнь».

В конце судебного процесса, когда настоящие присяжные вернулись, чтобы объявить его виновным, Сергей повернулся к своему адвокату Кевину Марино и заявил: «Что ж, вышло не так, как мы надеялись. Но я должен сказать, что опыт оказался весьма ценным». Создавалось впечатление, будто он смог взглянуть на себя со стороны. «Мне еще никогда не доводилось наблюдать что-либо подобное», – признается Марино.

В размягчающей обстановке чревоугодия на Уолл-стрит суждение Сергея о том, что отвратительный опыт, через который он прошел, стал для него на самом деле благом, казалось нелепым, и «присяжные» быстро вернулись к обсуждению компьютерного кода и высокочастотного трейдинга. Но Сергей действительно верил в то, что говорил. Перед арестом, прежде чем он потерял большую часть того, что считал важным в своей жизни, он днями и ночами напролет пребывал в определенном душевном состоянии – слегка ушел в себя, пребывал в тревоге и беспокоился о своем положении в обществе. «После ареста я не мог спать, – вспоминает Сергей. – Когда читал о себе статьи в газетах, то, бывало, трясся от страха за свою репутацию. Теперь же просто смеюсь над этим. Больше не паникую. И не предаюсь паническим мыслям о грядущих неприятностях».

К тому времени, когда Сергея в первый раз отправили в тюрьму, его бросила жена и забрала с собой их трех маленьких дочерей. У него кончились деньги, и не к кому было обратиться за помощью. «У него не было близких друзей, – вспоминает его приятельница, русская эмигрантка Маша Ледер. – Никогда не было. Его не назовешь общительным. Он даже не мог никого подобрать в качестве своего законного представителя». Из чувства общерусской солидарности, а также из сострадания она приняла на себя эти обязанности, предполагавшие, помимо всего прочего, частые поездки к Сергею в тюрьму. «Всякий раз после посещения Сергея в заключении я уезжала, заряженная его энергией, – рассказывает Маша. – Он излучал так много энергии и положительных эмоций, что я словно проходила своеобразные сеансы терапии во время визитов к нему. У Сергея открылись глаза на реальное устройство нашего мира. И он начал разговаривать с людьми. Впервые в жизни! Нередко признавался: “У людей в тюрьме самые лучшие истории жизни”. Он мог счесть свою судьбу трагедией. Но он так не считал».

Вне всяких сомнений, самым трудным испытанием в его жизни стала необходимость объяснить произошедшее своим детям. Когда его арестовали, дочерям было пять, три и почти один год.

«Я попытался объяснить им это самыми простыми словами, которые они могли понять, – рассказывает Сергей. – Но, по сути, я извинялся за то, что случилось». В тюрьме ему предоставляли 300 минут в месяц для разговоров по телефону, и долгое время дети не брали трубку, когда он им звонил.

Изолятор временного содержания, в котором Сергей провел первые четыре месяца, отличался дикими нравами, а возможность общения там была существенно ограничена, но ему не составляло труда избегать неприятностей. Он даже нашел там людей, с которыми мог разговаривать и получать от этого удовольствие. Когда Сергея перевели в тюрьму общего режима в Форт Дикс, штат Нью-Джерси, он по-прежнему содержался в одном помещении с сотнями сокамерников, но теперь у него появилось рабочее пространство. Его физическое состояние оставляло желать лучшего, в основном потому, что он отказывался от мяса. «Физически Сергей действительно страдал, – рассказывает Маша Ледер, – ведь он жил на бобах и рисе, всегда был голоден. Я, бывало, покупала ему йогурты, а он проглатывал их один за другим». Но он по-прежнему ясно мыслил, поскольку жизнь, посвященная программированию в офисной кабинке, позволяла ему сохранять концентрацию ума в тюремных условиях. Через несколько месяцев пребывания Сергея в заключении Маша Ледер получила от него толстый конверт. В нем содержалось примерно 100 страниц, исписанных с двух сторон аккуратным и мелким (восьмого кегля) почерком. Это был компьютерный код – решение некоей проблемы, связанной с высокочастотном трейдингом. Сергей опасался, что если тюремные надзиратели найдут его, то, не разобравшись, решат, что записи подозрительны, и конфискуют их.

Через год после подачи кассационной жалобы Сергея Алейникова ее окончательно рассмотрел Второй окружной апелляционный суд. Решение было принято быстро, чего адвокат Кевин Марино еще не наблюдал за всю свою карьеру. Марино работал бесплатно, поскольку его клиент был совершенно разорен. В тот же самый день, когда адвокат изложил свои доводы, судьи постановили освободить Сергея на том основании, что законы, в нарушении которых его обвиняли, нельзя было применять к его делу. В шесть часов утра 17 февраля 2012 г. Кевин Марино сообщил Сергею по электронной почте, что его должны освободить.

Несколько месяцев спустя Марино заметил, что государственные органы не потрудились вернуть паспорт Сергея. Марино стал в связи с этим названивать и просить вернуть документ. Но паспорта Сергей так и не получил. Вместо этого его, он теперь жил у друзей в Нью-Джерси, снова арестовали и отправили в тюрьму. И снова он не понимал, за что его арестовали, но на сей раз не понимали этого и в полиции. Полицейские Нью-Джерси, забравшие Сергея, не знали, в чем его обвиняют, а знали лишь, что его нельзя выпускать под залог, поскольку он может скрыться от правосудия. Адвокат был, по меньшей мере, сбит с толку. «Когда меня об этом известили, – вспоминает Марино, – я подумал, что речь идет о выплате алиментов». Но оказалось другое. Несколько дней спустя окружной прокурор Манхэттена Сайрус Вэнс сделал заявление для печати о том, что штат Нью-Йорк обвиняет Сергея Алейникова в «получении доступа и копировании сложного, защищенного правом собственности и строго секретного компьютерного исходного кода, принадлежащего Goldman Sachs». Далее в пресс-релизе говорилось: «Данный код был настолько секретным, что среди специалистов получил название “секретной приправы”», а Goldman Sachs выражалась благодарность за сотрудничество. Прокурор Джоан Ли, назначенная вести это дело, заявила, что Сергей может сбежать, а потому подлежит немедленному возращению в тюрьму. Ее требование выглядело странным, поскольку в промежутке между первым арестом и первым тюремным заключением Сергей успел съездить в Россию и вернуться обратно. (А вот Ли вскоре сбежала от порученного ей дела – на работу в Citigroup.)

Марино узнал выражение «секретная приправа». Оно пришло не из «среды специалистов», а из его напутственного слова присяжным, произнесенного им во время первого суда над Сергеем, когда адвокат высмеял прокуроров за то, что они посчитали код Goldman Sachs некоей «секретной приправой». В противном случае, по его мнению, повторный арест Сергея не имел смысла. В офисе окружного прокурора Манхэттена, чтобы избежать двукратного привлечения обвиняемого к уголовной ответственности за то же самое преступление, изобрели новые преступления, что позволяло обвинить Сергея на основе тех же самых действий.

Однако, согласно установлениям наказаний за вновь совершенные преступления, Сергей, даже будучи изобличенным, вряд ли должен был вернуться в тюрьму. Он уже отбыл срок за преступления, которых, согласно окончательному решению апелляционного суда, не совершал. Марино позвонил в офис Вэнса. «Мне ответили, что они не собираются больше наказывать Сергея, но им требовалось привлечь его к ответственности, – рассказывает Марино.

– Они хотели, чтобы он признал свою вину, а потом зачесть ему отсиженный срок. Я в самых изысканных выражениях послал их на хрен. Ведь они разрушили его жизнь».

Как ни странно, никаких действий они не предприняли. «Я наблюдал за всем словно со стороны, – вспоминает Сергей о вечере, когда его повторно арестовали. – Не испытывал ни страха, ни паники, ни негатива». Дети снова привязались к нему, а он обрел новый мир близких ему людей. Сергей решил, что теперь-то зажил своей собственной жизнью. Он даже взялся писать мемуары, чтобы объяснить всем, кого это могло заинтересовать, что с ним произошло. Они начинаются так: «Если тюремный опыт не сломит ваш дух, то изменит вас – освободив от многих страхов. Вы начнете понимать, что ваши амбиции и самолюбие не управляют вашей жизнью и что она в любой момент может оборваться. Так о чем беспокоиться? Вы узнаете, что так же, как и на свободе, в тюрьме тоже есть жизнь, и там можно встретить невинных людей, попавших туда на основании вердиктов судебной системы. Тюрьмы заполнены не только людьми, преступившими закон, но и теми, кто случайно и в силу обстоятельств попал в жернова судебной системы во исполнение чьих-то планов. С другой стороны, в качестве реальной компенсации ты обретаешь почти полную независимость от материальных благ и научаешься ценить простые радости жизни, такие как солнечный свет и утренний ветерок».

Содержание

Далее