Глава 4. По следам хищника

К концу 2010 г. партнеры создали оружие, готовое к продаже и призванное защитить инвесторов от хищника, появившегося на американском фондовом рынке. Но информации о самом хищнике у них было на удивление мало.

Ронан был единственным знакомым Брэду человеком из мира высокочастотного трейдинга. Брэд смутно представлял себе, какими возможностями и политическим влиянием обладал этот мир. Хотя и узнал от Ронана, что HFT-фирмы находились в особых отношениях с публичными фондовыми биржами, но ничего не знал про их сделки с крупными банками Уолл-стрит, призванными блюсти интересы инвесторов. Впрочем, и многие сотрудники крупных банков, по-видимому, имели очень смутное представление о том, чем их учреждения в действительности занимались. Для Брэда, работавшего в крупном банке на Уолл-стрит, самым простым способом узнать, чем занимаются другие банки, было пригласить на собеседование их бывших сотрудников, ищущих вакансии. Финансовый кризис вызвал переполох среди системообразующих столпов Уолл-стрит, и Брэд смог побеседовать с людьми, которые всего несколько лет назад и не помышляли о работе в Royal Bank of Canada. Сканируя таким образом их коллективный разум, он успел переговорить более чем с сотней сотрудников крупнейших банков, но принял на работу только 35 из них. «Все они хотели получить работу, – вспоминает Брэд, – и не то чтобы скрывали от меня нечто, но просто не знали, как действуют электронные системы в их банках».

Единственное, что связывало всех этих людей, и даже тех, кому он отказал, были страх и недоверие по отношению к системе. Примечателен случай Джона Шволла. Его отец и дед работали пожарными на Стейтен-Айленде. «Каждый мужчина в отцовском роду был пожарным, – рассказывает Шволл. – Я же хотел добиться чего-то большего». Это означало получить степень магистра технических наук в Технологическом институте им. Стивенса в Хобокене, штат Нью-Джерси. В конце 1990-х он поступил на работу в Bank of America Securities, где дошел до должности с напыщенным названием «руководитель разработки новых продуктов». Описание его должностных обязанностей было более эффектным, нежели сами обязанности. Джон Шволл принадлежал к числу рабочих лошадок, которые тянут на себе утомительную рутину, например, координируют взаимодействие трейдеров на торговой площадке и компьютерщиков или обеспечивают соответствие банка новым нормативам, введенным на фондовом рынке. Он регулярно попадал в список самых лучших работников Bank of America по результатам проверок персонала, но его реальное положение в банке было сродни положению старшего лакея в британской аристократической семье. Он мог выглядеть большой шишкой в глазах рядовых сошек из операционного отдела, но не в глазах трейдеров, делавших для банка деньги.

Как бы Шволл ни был этим расстроен, он никогда не показывал виду. Когда же возникал повод, чтобы выразить лояльность к своей компании, он хватался за него. Например, 9 сентября 2001 г. рабочее место Шволла находилось на 81-м этаже северной башни Всемирного торгового центра. По чистой случайности он опаздывал на работу – единственный раз за весь 2001 г. – и из окна автобуса, которой ехал еще вдали от башен-близнецов, увидел, как первый самолет протаранил одну из них на 13 этажей выше его рабочего кабинета. Несколько его коллег погибли в тот день, как и несколько его знакомых пожарных со Стейтен-Айленда. Шволл редко говорил об этом событии, но в душе верил, что если бы оказался тогда на рабочем месте, то инстинктивно ринулся бы наверх, а не вниз. Чувство вины за неоказанную помощь превратилось в ощущение, что он в долгу перед коллегами и работодателем. Иными словами, Шволл стремился чувствовать по отношению к банку то же, что чувствует пожарный по отношению к своим товарищам. «Я думал, что навсегда останусь в Bank of America», – вспоминает он.

Но потом начался финансовый кризис, и в 2008 г., после поглощения Bank of America находившегося на грани банкротства Merrill Lynch, случилось то, что в корне изменило взгляды Шволла. Merrill Lynch оказался в числе наиболее злостных эмитентов самых скверных субстандартных ипотечных облигаций. Если бы банкиров Merrill Lynch оставили на милость рынка, т.е. если бы Bank of America их не спас, их вышвырнули бы на улицу ни с чем. Однако непосредственно перед поглощением они умудрились начислить себе значительные бонусы, которые Bank of America пришлось им выплатить. «Это было совершенно нечестно, – рассказывает Шволл. – Чудовищно несправедливо. Принадлежащие мне акции банка, который я помогал строить девять лет, отправились в канализацию, а эти уроды начислили себе рекордные бонусы. Долбаные преступники». И совсем уж невероятным показалось ему, что люди из Merrill Lynch возглавили подразделение собственного капитала Bank of America, после чего уволили большинство сотрудников, как правило, хороших работников, преданных своему банку. «Я решил, что Уолл-стрит погрязла в коррупции, – вспоминает Шволл. – Корпоративная забота о служащих отсутствовала напрочь».

Шволл, один из немногих сотрудников Bank of America, сохранил свое рабочее место – Merrill Lynch некем было его заменить. Он скрывал свои истинные чувства, но больше не доверял работодателю. И впервые за годы работы почувствовал, что работодатель ему не доверяет. Однажды Шволл сам себе отправил письмо с личного почтового ящика на свой рабочий ящик – помогал друзьям, которых уволили из банка и которые хотели открыть небольшую брокерскую фирму. После чего его босс позвонил ему и стал расспрашивать про это письмо. «Какого черта они стали мониторить мои входящие мейлы?!» – возмутился Шволл.

Его возможности мониторить своих начальников превосходили их возможности, и он занялся этим. «По отношению ко мне я ощущал сильную, хотя и невысказанную враждебность», – вспоминает Шволл. Он отметил взрывной рост числа сделок в темном пуле Merrill Lynch, подогретый высокочастотными трейдерами. Обнаружил, что у Merrill Lynch появился еще один источник дохода – плата за доступ к темному пулу банка, взимаемая с HFT-фирм. Также заметил, что сотрудник, построивший электронную торговую площадку, был одним из самых высокооплачиваемых в Merrill Lynch и, тем не менее, уволился, чтобы создать собственную компанию, которая должна была оказывать услуги HFT-фирмам. Прочитал Шволл и письма в адрес SEC, набранные на фирменном бланке банка, с аргументами против усиления регулирования фондового рынка. Он сохранил одно из них, в нем юристы банка писали, что «несмотря на многочисленные изменения в последние годы в рыночной структуре и поведении игроков, фондовый рынок в настоящее время функционирует хорошо». Однажды до него дошел слух, что Merrill Lynch нанял аналитика, чтобы тот написал отчет и доказал, что благосостояние клиентов банка выросло благодаря темному пулу. Похоже, отчет вызвал в банке некоторую дискуссию. Шволл занес этот слух в архив до лучших времен.

Шволл хотел быть хорошим солдатом, который руководствуется в жизни простыми принципами. Но после финансового кризиса он скорее стал походить на затаившего обиду слугу. У него была склонность задавать сложные вопросы и искать на них ответы в любых, самых невероятных местах. Короче говоря, склонность к навязчивым идеям.

Брэд заметил ее только после того, как переманил Шволла из Bank of America в RBC. Ему следовало заметить ее раньше, просто приняв во внимание выбранную Шволлом на Уолл-стрит роль продакт-менеджера. А более или менее успешный продакт-менеджер должен быть одержимым. Эта роль появилась вследствие широко распространенного убеждения, что трейдеры не знают, как разговаривать с компьютерными гиками, а те не знают, как разумно отвечать огромным волосатым трейдерам, которые на них орут. Продакт-менеджер, находившийся между двумя этими группами, вычленял среди запросов трейдеров самые насущные и решал, как лучше их удовлетворить. Например, трейдеру в RBC мог понадобиться на экране компьютера значок «Тор», кликнув который, можно было бы отправить «Тора» исполнять приказ на покупку акций. Для разработки этой кнопки требовалась подробная и занудная спецификация страниц на двадцать. Тут-то в дело и вступал Шволл. «Он вникает в детали, в которые другой ни за что бы не стал вникать, – и только потому, что ему нравится этим заниматься», – рассказывает Брэд.

Первые намеки на то, что одержимость Шволла подробностями может завести его в тупик, прозвучали на корпоративных собраниях. «Он вдруг пускался в странные рассуждения, – рассказывает Брэд, – близкие к рассматриваемой теме, но совершенно не от мира сего». В другой раз Брэд увидел, как работает мышление Шволла, на примере противостояния, в которое тот ввязался вскоре после прихода в RBC. Банк отказался выступить в роли основного спонсора благотворительной акции «Крылья над Уолл-стрит». Акция проводилась с целью сбора средств для борьбы с боковым амиотрофическим склерозом (БАС) – болезнью Лу Герига. В ответ на отказ и без каких-либо объяснений Шволл разослал на все почтовые ящики банка письма с объяснением важности изучения БАС и призывом ко всем сотрудникам банка поддержать акцию. Руководство RBC, принявшее решение об отказе, естественно, восприняло эту самовольную рассылку как акт неповиновения, подрывающий его авторитет. Так, без видимой причины Шволл настроил против себя группу топ-менеджеров, имевших право его уволить.

Так Брэд оказался втянутым в противостояние между новым, чрезвычайно ценным сотрудником и топ-менеджерами, которые требовали его голову. Под давлением Брэда Шволл наконец объяснил, что его мать недавно умерла от БАС. «И он даже не подумал об этом упомянуть, – вспоминает Брэд. – Шволл много лет пытался придумать, как помочь своей матери. Тот факт, что она умерла от этой болезни, перевесил бы остальные доводы, и потому он никогда об этом не говорил. Он сказал, что это было бы недостойным и беспринципным». Брэд решил, что проблема Шволла заключалась не в отвращении к корпоративной политике, а в его приятной неспособности участвовать в политических играх. («Человек, обладающий политическим чутьем, никогда бы так не поступил».) И, тем не менее, Шволл так часто ввязывался в политические игры и проигрывал в них, что Брэд наконец-то придумал название для вытекающих из этого проблем – шволлинг. «Шволлинг проявляется, когда он делает какую-нибудь непреднамеренную глупость и выглядит дураком», – объясняет Брэд.

Все, что Шволл мог в этом случае сказать: «Просто иногда на меня что-то находит». Он становился одержим некоей идеей, и эта одержимость толкала его туда, где уже нельзя было увидеть ее источник. В результате он совершал много, на первый взгляд, немотивированных поступков.

«Тор» запустил частный процесс Шволла. «Тор» и его значение для американского фондового рынка стали сильнейшей навязчивой идеей Шволла. Прежде, чем Брэд объяснил принцип и смысл работы «Тора», Шволл особо не задумывался об американском фондовом рынке. После встречи с Брэдом он уверился в том, что рынком, расположенным в самом сердце капиталистической системы, манипулируют мошенники. «Как только осознаешь, – рассказывает он, – что не можешь исполнять собственные биржевые приказы, поскольку кто-то другой определяет, что ты пытаешься сделать, и опережает тебя на других биржах, все кончено: твое мировосприятие изменяется. – Эта ситуация его взвинтила, и, чем дольше он себя накручивал, тем сильнее злился. – Меня просто бесило, что мошенники организовали все так, чтобы зарабатывать на чужих пенсионных накоплениях. Я знаю, кого они накалывают, – таких людей, как мои папа и мама, и я решил любой ценой узнать, кто конкретно этим занимается». Шволл переосмыслил то, чему стал свидетелем в Merrill Lynch, после того как менеджеры последнего возглавили в Bank of America департамент по торговле ценными бумагами. Он разыскал аналитика, сделавшего тот спорный отчет о темном пуле Merrill Lynch. Аналитик рассказал ему, что, по его расчетам, операции в темном пуле фактически приносили убытки клиентам (и прибыль Merrill Lynch), но менеджмент ничего не желал об этом знать. «Они настаивали, чтобы аналитик подправил свой отчет, – вспоминает Шволл. – По сути, ему сказали, что надо найти способ, как получить требуемые им выводы».

Однажды ранним летним утром 2011 г. Шволл позвонил Брэду. «Он сказал: “Привет, я сегодня не приду”, – вспоминает Брэд. – Я спросил: “А что случилось?” Он просто ответил: “Поверь мне”. И исчез».

Накануне вечером Шволл вышел на свой задний двор с сигарой, стулом и айпадом. «У меня сложилось убеждение, что некоторые люди мошенничают. Какие у вас ассоциации с HFT? Никаких. Вам никто не приходит на ум. Вам не представляется чье-либо лицо. Вам представляется компьютер. Но за ним стоят специфические личности». Он начал гуглить слова «опережающая сделка», «Уолл-стрит» и «скандал». Сначала стал искать причину проблемы, которую смог решить «Тор», – как законным путем кучка инсайдеров смогла проводить сделки с более высокой скоростью, чем остальной рынок, и, в сущности, обкрадывать инвесторов? И вскоре нашел ответ – в «Регулировании системы национального рынка» (Reg NMS). Этот свод правил был принят SEC в 2005 г., но вступил в силу только в 2007 г. Согласно правилам, брокеры обязаны были находить наилучшие цены для инвесторов, чьи интересы они представляли. Правила появились как следствие обвинений в опережающих сделках, предъявленных в 2004 г. двум десяткам специалистов, работавших на прежней New York Stock Exchange, – в итоге они выплатили в качестве компенсации $241 млн.

До этого брокеры, управлявшие приказами инвесторов, руководствовались либеральным стандартом «исполнения по наивысшей котировке». В реальности же стандарт можно было интерпретировать по-разному. Если вы хотели купить 10 000 акций Microsoft по $30 за штуку, а брокер, выходя на рынок, видел, что по этой цене предлагали только 100 акций, то он мог не покупать их, а подождать, пока на рынке появится больше продавцов. По своему усмотрению мог не баламутить рынок и сыграть вам на руку в силу своей проницательности. Поскольку же брокеры слишком часто злоупотребляли доверием инвесторов, то регулирующие органы лишили их свободы действий. Reg NMS заменил расплывчатое понятие «исполнения по наивысшей котировке» жестким юридическим понятием «наилучшей цены». Определяется она согласно концепции Национальной лучшей котировки на покупку и продажу (NBBO). Если инвестор хотел купить 10 000 акций Microsoft и 100 из них выставлялись на BATS по $30 за штуку, а все остальные предлагались на прочих 12 биржах по $30,01, то его брокер обязан был сначала приобрести 100 акций на BATS по $30, а уже потом отправляться на другие биржи. «Концепция требовала отправки запросов на большее количество бирж, чем вам могло потребоваться, – объясняет Шволл. – И создавала больше возможностей для опережающих инвесторов сделок». Правила регулирования также позволяли высокочастотным трейдерам гораздо точнее предсказывать, куда брокеры отправят приказы своих клиентов, поскольку брокеры в первую очередь должны были отправлять их на биржу, предлагавшую наилучшую рыночную цену.

Все было бы в порядке, если бы не способ расчета наилучшей рыночной цены. Новый закон требовал создать механизм оценки всего рынка – для определения NBBO путем сведения всех бидов и офферов всех акций США в одном месте. Это место, отведенное в некоем компьютере, получило название «Процессор информации о ценных бумагах», или, вследствие приверженности Уолл-стрит к аббревиатурам, SIP. 13 фондовых бирж отправляли ему данные о своих ценах, а уже он рассчитывал NBBO. SIP создавал картину американского фондового рынка, видимую для большинства инвесторов.

Подобно множеству законодательных актов, Reg NMS был разумным и создавался из лучших побуждений. Если бы каждый на Уолл-стрит следовал духу этих правил, то на американском фондовом рынке снова установилась бы справедливость. Однако в правилах имелась лазейка – они не регламентировали скорость работы SIP. Для сбора и упорядочивания информации о ценах со всех бирж требовалось несколько миллисекунд. Еще несколько миллисекунд занимала рассылка полученных вычислений. Технология, используемая для этих вычислений, была устаревшей и работала медленно, но биржи явно не горели желанием ее усовершенствовать. В то же время отсутствовало правило, запрещавшее высокочастотным трейдерам устанавливать в зданиях бирж компьютеры – свои собственные, более быстрые и приспособленные под версии SIP. Именно это они и осуществили, притом настолько качественно, что временами разрыв между картинами рынка, доступными высокочастотным трейдерам и соответственно обычным инвесторам, мог достигать 25 мс, что в два раза превышало время, необходимое сигналу для путешествия из Нью-Йорка в Чикаго и обратно.

Reg NMS был призван создать равные возможности для участников американского фондового рынка. Вместо этого он законодательно закрепил еще более губительное неравенство. Небольшая группа инсайдеров, имевшая скоростной доступ к рынку, теперь могла с опережением просматривать рынок и использовать эту картинку для ведения торгов. Например, SIP мог показать рядовому инвестору, желавшему приобрести акции Apple Inc., что они торгуются по $400–400,01. Потом инвестор отдавал своему брокеру приказ на покупку 1000 акций по рыночной цене $400,01. Бесконечно малый промежуток времени между моментом отправки приказа и моментом его исполнения стал золотой жилой для трейдеров, располагавших еще более быстрой связью. Насколько при этом они могли обогатиться, зависело от двух переменных: а) промежутка времени между формированием общедоступной версии SIP и версий, доступных частным лицам; б) диапазона колебания цен на акции Apple Inc. Чем больше промежуток, тем больше шансов на изменение цены и тем вероятнее скоростной трейдер сможет подловить инвестора, оставшегося на старой цене. Именно поэтому столь важна была для высокочастотных трейдеров волатильность – она позволяла им первыми узнавать о новых ценах и пользоваться этим. Если бы цена акций не менялась, то полученная несколькими людьми возможность первыми добывать информацию о цене акций не имела бы смысла.

Естественно, цена акций Apple сильно менялась. В отчете, опубликованном в феврале 2013 г., группа исследователей из Калифорнийского университета в Беркли указала, что количество расхождений в стоимости акций Apple между SIP и данными на экранах трейдеров, быстрее получавших рыночную информацию, составило 55 000 раз за один только день работы. Это означало, что 55 000 раз в день высокочастотный трейдер мог воспользоваться недостаточной информированностью других участников рынка – приобретать акции Apple по старым ценам и продавать по новым, более высоким, пользуясь недостатком информации у инвесторов по обеим сторонам сделки. И это был лишь самый очевидный способ, каким высокочастотный трейдер мог использовать для заработка опережающее видение рынка.

Шволл уже узнал множество раздражающих особенностей повседневного применения Reg NMS, когда был ответственным за внедрение новых правил в целом по Bank of America. В частности, отвечал за разработку так называемых умных маршрутизаторов приказов, которые могли бы вычислять, на какой бирже официальная цена, согласно NBBO, является лучшей для данного вида ценных бумаг, и отправлять на эту биржу приказы клиентов. Теперь Шволл понимал, что в соответствии с Reg NMS умные маршрутизаторы приказов просто загоняли инвесторов в разные ловушки, расставленные для них высокочастотными трейдерами. «Меня крайне взбесило, – рассказывает он, – что они воровали пенсионные накопления целой страны путем систематического мошенничества, а люди об этом даже не подозревали. Просто, блин, дошел до белого каления».

Свою злость Шволл выплеснул на поиск дальнейших подробностей. Когда понял, что Reg NMS был создан, чтобы воспрепятствовать манипуляциям рынка со стороны специалистов прежней NYSE, то захотел узнать, как стали возможны подобные злоупотребления. Возобновив поиски, он выяснил: специалисты New York Stock Exchange использовали лазейку в одном из прежних нормативных актов, что, конечно же, вызвало у Шволла вопрос: «Что вынудило SEC создать тот нормативный акт?» Много часов спустя он докопался до краха фондового рынка 1987 г., который, как оказалось, положил начало первой, пусть даже простейшей форме высокочастотного трейдинга. Во время краха 1987 г. брокеры Уолл-стрит перестали отвечать на звонки, чтобы не возникало необходимости в покупке акций, – как следствие, мелкие инвесторы не могли отправить приказы на рынок. В ответ государственные регуляторы выдали предписание на создание электронной «Системы исполнения мелких приказов», с тем чтобы мелкий инвестор мог отправить приказ на рынок нажатием клавиши на клавиатуре компьютера, а не звонком биржевому брокеру. Поскольку компьютер способен передавать приказы намного быстрее, чем человек, сообразительные трейдеры вскоре стали использовать новую систему в целях, не имевших ничего общего с интересами мелкого инвестора. В тот момент Шволл, естественно, задал себе вопрос: «Что стало причиной принятия нормативного акта, который позволил брокерам чувствовать себя комфортно, не отвечая на телефонные звонки клиентов в разгар биржевого краха 1987 г.?»

Но, как оказалось, когда ты ищешь в Google «опережающие сделки», «Уолл-стрит», «скандал» и готов любой ценой довести свои поиски до конца, то одного вечера на это не хватит. В пять часов утра понедельника Шволл наконец-то вернулся домой. Он поспал два часа, затем встал, позвонил Брэду и сообщил ему, что не придет на работу. Потом отправился в филиал Нью-Йоркской публичной библиотеки на Стейтен-Айленде. «Мною двигала месть», – вспоминает он. В старших классах Шволл был чемпионом по спортивной борьбе среди юниоров в весовой категории до 60 кг. «Бoльшую часть времени он был милейшим парнем в мире, – рассказывает Брэд. – Но иногда полностью преображался». Порывы гнева охватывали его, и Шволл не мог сказать, что стало тому причиной, но зато прекрасно знал, что вспылил от проявлений несправедливости. «Если я могу что-то исправить и надуть тех людей, которые надувают всю страну, то я это сделаю», – признается он. Повод для самой последней вспышки гнева предоставил «Тор», но если бы вы спросили Шволла в среду утром, почему он продолжал торчать в библиотеке Стейтен-Айленда, вместо того чтобы отправиться на работу, Шволл даже и не подумал бы упомянуть про «Тора». Вместо этого бы заявил: «Я пытаюсь разобраться в происхождении опережающих сделок любого вида в истории Соединенных Штатов».

За несколько дней он дошел до 1800-х гг. И теперь ему казалось, что вся история Уолл-стрит состояла из скандалов, следовавших друг за другом, словно цирковые слоны, у которых хвост одного привязан к хоботу другого. Все случаи несправедливости в рыночной системе проистекали из лазеек в законодательных актах, создававшихся с целью исправить какую-нибудь предыдущую несправедливость. «Что бы ни предпринимали регуляторы, некий посредник обязательно находил обходной путь и появлялась новая разновидность опережающих сделок», – рассказывает Шволл. Закончив свои изыскания в библиотеке Стейтен-Айленда, он вернулся на работу как ни в чем ни бывало, будто и не превращался из продакт-менеджера в частного детектива. Коллегам же рассказал о своих открытиях. Во-первых, в действиях, с которыми они боролись, не было ничего нового – американские финансовые рынки всегда были коррумпированными или на грани коррупции. Во-вторых, шансы финансовых регуляторов на решение этой проблемы оставались нулевыми или, скорее, они могли бы решить частную проблему с опережающими сделками высокочастотных трейдеров на фондовом рынке, но, что бы они ни предприняли, это создавало новую возможность для финансовых посредников заработать за счет инвесторов.

В конечный пункт поисков Шволла привела скорее целеустремленность, нежели озарение. Впервые в истории Уолл-стрит появилась технология, полностью устранившая необходимость в финансовых посредниках. Продавцы и покупатели на американском фондовом рынке теперь могли соединяться друг с другом, не нуждаясь в третьей стороне. «Изучив путь развития данной технологии, я пришел к выводу, что у нас есть уникальная возможность решить эту проблему, – рассказывает Шволл. – Дело в том, что вмешательства людей больше не требовалось». Для того чтобы каким-то образом устранить посредников на Уолл-стрит, процветавших в течение столетий, необходимо было увеличить масштаб создаваемой картины. «Меня страшно увлекли наши дискуссии, когда мы искали решение проблемы высокочастотного трейдинга, – вспоминает он. – Решение выходило за рамки обсуждения и состояло в исключении всякого ненужного посредничества».

БРЭД ПОСЧИТАЛ СТРАННЫМ, что его продакт-менеджер взялся расследовать историю скандалов на Уолл-стрит – это немного походило на то, как если бы атакующий лайнмен решил оставить тренировку, чтобы проникнуть в раздевалку команды противника. Но побочная профессиональная деятельность Шволла в качестве частного детектива, по крайней мере поначалу, показалась Брэду безобидным отклонением по сравнению с привычкой Шволла странно вести себя во время совещаний. «Как только он садился на своего конька, лучше было дать ему высказаться, – рассказывает Брэд. – Ведь это именно он работал по восемнадцать часов в день вместо четырнадцати».

Кроме того, на повестке дня стояли более серьезные проблемы. К середине 2011 г. у «Тора» выявились очевидные ограничения. «В первый год наши продажи росли с космической скоростью, а потом рост стал нулевым», – вспоминает Брэд. На открытом рынке, когда клиентам предлагался новый и лучший продукт, старый они выбрасывали, но на Уолл-стрит открытый рынок отсутствовал. Инвесторы платили банкам Уолл-стрит по разным причинам: за аналитику, в качестве подмазки, за частный доступ к топ-менеджменту или просто потому, что они всегда так делали. Их плата заключалась в передаче банкам права на проведение сделок от их имени, т.е. инвесторы верили, что им надо было поручать проведение очень большой доли собственных сделок крупным банкам Уолл-стрит просто для поддержания существующих отношений с ними. Клиенты RBC теперь звонили в банк каждый день, чтобы сказать: «Эй! Нам нравится пользоваться “Тором”, но этим наши с вами дела и ограничатся, потому что мы вынуждены платить Goldman Sachs и Morgan Stanley».

Royal Bank of Canada сохранял за собой звание самого популярного брокера, продавая инструмент, чьей единственной целью была защита инвесторов от остальной части Уолл-стрит. Но инвесторы отказывались сделать очевидный вывод о том, что им следует как можно меньше иметь дела с остальной частью Уолл-стрит. RBC стал биржевым брокером № 1 в США и при этом занимал только девятое место по уровню оплаты услуг – он неизменно привлекал лишь крошечную долю сделок на американском фондовом рынке, а этого недоставало для изменения системы. Однажды Ронану позвонил его знакомый из Citadel, крупной фирмы, занимавшейся высокочастотным трейдингом, и вкратце изложил суть происходящего: «Мы знаем, чем вы занимаетесь. Это гениально. И мы ничего не можем с этим поделать. Но вам принадлежит только два процента рынка».

Вдобавок ко всему крупные банки Уолл-стрит, видя успехи RBC, искали возможности их подорвать или, по крайней мере, делали вид, что могут их повторить. «Технари из других фирм звонили мне и спрашивали: “Я хочу использовать “Тор”. Как он работает?”» – вспоминает Аллен Чжан. Теперь Ронану и Робу звонили из банков и предлагали за многократно бoльшую, чем в RBC, зарплату перейти к ним. Хотя в течение двух лет на Уолл-стрит наем был фактически заморожен, но крупные банки все-таки предлагали Ронану, которого на протяжении последних 15 лет даже на порог не пускали, заплатить $1,5 млн за переход к ним. Хедхантеры звонили Брэду и гарантировали ему, если он решит уйти из RBC к конкуренту, начальную зарплату в размере $3 млн в год. Просто чтобы его команда не разбежалась, Брэд договорился с RBC о создании денежного пула и резервировании этих средств. Если парни продержатся в команде три года, то получат сумму в размере, близком к их действительной рыночной стоимости. RBC на это согласился, вероятно, потому, что Брэд не попросил своей доли и продолжал работать за сумму гораздо меньше той, которую мог бы заработать в другом месте.

Департамент маркетинга RBC предложил Брэду с целью привлечения внимания СМИ к «Тору» номинироваться на премию Technology Innovation Award газеты Wall Street Journal. Брэд никогда не слышал о такой премии, но подумал, что может использовать Wall Street Journal, чтобы рассказать миру, насколько коррумпированным стал американский фондовый рынок. Прознав о его планах, боссы RBC захотели, чтобы Брэд принял участие во множестве совещаний для обсуждения того, что он может сказать Wall Street Journal, поскольку были озабочены поддержанием отношений с другими банками Уолл-стрит и публичными биржами. «Они не хотели кого-нибудь задеть, – рассказывает Брэд. – Не так уж и много было запретных тем, чтобы понять, о чем нельзя рассказывать даже на скромном закрытом форуме, но боссы хотели, чтобы я вообще воздержался от публичных выступлений». Он вскоре понял, что хотя RBC разрешил ему номинироваться на премию, но не позволит разглашать подробности, которые «Тор» ненамеренно помог раскрыть, а именно: о способах, какими HFT-фирмы опережали сделки обычных инвесторов; о конфликте интересов, создаваемом брокерами, когда они получают деньги от бирж за переадресацию им приказов от собственных клиентов; о конфликте интересов, создаваемом биржами, когда они получают миллиарды долларов от HFT-фирм за ускоренный доступ к рыночной информации; о причастности бирж к выплатам брокерам за «приобретение» ликвидности; о способе, найденном Уолл-стрит для взимания платы с инвесторов без предъявления им счетов. «Я хотел сделать Wall Street Journal сообщение по восьми пунктам, – вспоминает Брэд. – Но после всех этих совещаний мне уже нечего было им сказать. Мне разрешили рассказать только о том, что мы нашли способ отправлять приказы таким образом, что они прибывали на биржи одновременно».

Такова была проблема славного парня из RBC – его статус не позволял ему отправиться на битву с мерзавцами. Прежде чем Брэд смог что-либо рассказать Wall Street Journal, топ-менеджеры RBC решили, что им самим необходимо проинформировать регуляторов американского рынка о том немногом, что он планировал раскрыть прессе. Брэда попросили подготовить отчет о «Торе» для SEC, а потом сообщили, что прилетят из Канады, чтобы принять участие в этой важной встрече с сотрудниками отдела по надзору за рынками ценных бумаг SEC. «Мы скорее не хотели, чтобы сотрудники комиссии почувствовали смущение из-за того, что ничего не знают о “Торе”, чем опасались каких-либо их действий в связи с этим», – вспоминает Брэд. Он не представлял себе, как может проходить встреча с SEC, поэтому готовился к ней, как к даче показаний перед конгрессом США. Пока он зачитывал написанный им документ, сидевшие за столом люди слушали его с каменными лицами. «Я был страшно напуган», – вспоминает Брэд. Когда он закончил, сотрудник SEC сказал: «Ваши действия по отношению к высокочастотным трейдерам несправедливы. Вы не даете им отскочить в сторону».

«Простите, чего мы им не даем?» – переспросил Брэд.

Сотрудник SEC стал доказывать, что использовать «Тор» несправедливо по отношению к высокочастотным трейдерам, которые не смогут размещать фальшивые биды и офферы, чтобы получать информацию от реальных инвесторов, тем самым избегая риска поддерживать заявки. Несправедливо, что «Тор» принуждал высокочастотных трейдеров уважать рынки, которые они, по их же словам, создавали. Брэд вгляделся в этого сотрудника – им оказался молодой квантовый аналитик, индиец по происхождению.

Потом другой сотрудник SEC, намного старше по возрасту, поднял руку и заявил: «Если трейдеры не хотят оставаться на оффере, пусть уходят с рынка совсем».

Вслед за этим последовала оживленная дискуссия, и более молодые сотрудники SEC приняли сторону высокочастотных трейдеров, а те, что постарше, приняли сторону Брэда. «Явный консенсус так и не был достигнут, – вспоминает Брэд, – а у меня появилось ощущение, что они не собирались ничего предпринимать в ближайшее время». После встречи RBC провел исследование, результаты которого так и не были опубликованы, но благодаря ему выяснилось, что начиная с 2007 г. более 200 сотрудников SEC покинули этот правительственный орган ради работы в фирмах, занимавшихся высокочастотным трейдингом, или в фирмах, лоббировавших интересы HFT в Вашингтоне. Некоторые из них, еще будучи в SEC, играли ключевые роли в принятии решений о том, в какой степени следует регулировать высокочастотный трейдинг и надо ли вообще его регулировать. Например, в июне 2010 г. первый заместитель руководителя отдела по надзору за рынками ценных бумаг Элизабет Кинг перешла на работу в Getco. SEC, как и публичные фондовые биржи, получила нечто вроде доли участия в грядущих доходах высокочастотных трейдеров.

Американские регуляторы посчитали, что доводы в защиту высокочастотных трейдеров перевесили доводы против них. Это решение было обосновано следующим образом: обычные инвесторы в акции, т.е. люди, поставляющие капитал компаниям, не могут найти друг друга. Продавцы и покупатели любых определенных акций не выходят на рынок в одно и то же время, поэтому им требуется посредник для преодоления этого разрыва, чтобы можно было покупать у продавцов и продавать покупателям. Ситуация на полностью автоматизированном рынке меняется слишком быстро, чтобы человек мог выступать на нем в роли посредника, вследствие чего высокоскоростные трейдеры и вступают в дело, выполняя свою работу.

Их значение определяется масштабами их деятельности. В 2005 г. четверть всех сделок на публичных биржах проводилась HFT-фирмами, а в 2008 г. этот показатель возрос до 65%. Их доминирующее положение на обновленном рынке, согласно обоснованиям, стало признаком прогресса, не просто необходимого, но и благоприятного для инвесторов. В прошлом, когда центральное положение на фондовом рынке занимали люди, спреды между бидами и офферами любых акций составляли 1/16 процентного пункта (6,25 цента). Теперь, когда людей сменили компьютеры, спред, по крайней мере у активно торгуемых акций, как правило, равняется 1 центу, или 0,001%. Это, по словам сторонников высокочастотного трейдинга, свидетельствовало о том, что чем больше HFT, тем больше ликвидности.

Никто особо не спешил приводить аргументы против высокочастотных трейдеров – во всяком случае Брэд не услышал их от сотрудников SEC. Необходимо было срочно провести разграничение между «торговой активностью» и «ликвидностью». Новый трейдер мог ворваться на рынок и начать на нем лихорадочно торговать, не создавая при этом никакой дополнительной стоимости. Представьте, например, что в условиях современной конфигурации фондового рынка появляется законодательный акт, предписывающий фирме Scalpers Inc. опережать каждую проводимую сделку. Согласно установлению, каждый раз, когда вы выйдете на рынок для покупки 1000 акций Microsoft, об этом станет известно Scalpers Inc., после чего она купит 1000 акций Microsoft, предлагаемые на рынке, и, даже ни на мгновение не принимая на себя риска владения акциями, продаст их вам по более высокой цене. Scalpers Inc. запрещено принимать на себя малейший риск: при покупке она держит в кулаке продавца, а при продаже – покупателя, и в конце каждого торгового дня у нее не останется ни одной открытой позиции. Scalpers Inc. торгует с единственной целью – вмешаться в ход торгов, чтобы они не прошли без нее. Покупая у каждого продавца и продавая каждому покупателю, фирма, во-первых, удваивает количество совершенных сделок и, во-вторых, захватывает 50% этого растущего объема. Реально она ничего не добавляет к ликвидности рынка, но в то же самое время ее можно принять на нем за ключевого игрока.

Такое положение дел, между прочим, напоминает ситуацию на американском фондовом рынке после принятия Reg NMS.

В период с 2006 по 2008 г. принадлежащая высокочастотным трейдерам доля в торговле на американском фондовом рынке удвоилась (с 26 до 52%) и с тех пор никогда не опускалась ниже 50%. Общее число сделок в день на фондовом рынке также возросло скачкообразно – примерно с 10 млн в 2006 г. до более чем 20 млн в 2009 г.

«Ликвидность» была одним из тех слов, которыми люди с Уолл-стрит бросались, когда хотели закончить разговор, ввести собеседника в ступор и остановить поток вопросов. Многие использовали его в качестве синонима «активности» или «объема торговли», но, разумеется, оно должно означать нечто большее, поскольку активность на рынке можно вызвать просто увеличением числа опережающих сделок. Для того чтобы разобраться в понятии «ликвидность» и возможном влиянии на нее высокочастотного трейдинга, лучше бы начать с изучения того, как на желание инвесторов торговать воздействует ощущение, что их сделки опережает вновь появившаяся система. Брэд сам ощутил на себе ее влияние, когда рынок на экранах его компьютеров стал иллюзией, а у него самого поубавилось желания рисковать на этом рынке, т.е. предоставлять ему ликвидность. Брэд мог только предполагать, что каждый второй посредник, принимающий на себя риск, – каждый второй полезный участник рынка – должен был чувствовать то же самое.

Аргументом в пользу HFT служило то, что он предоставлял ликвидность, но что это значило? «HFT-фирмы каждый вечер уходят домой на нулевых позициях, – объясняет Брэд. – Они не открывают позиций. Они заполняют временной разрыв, который возникает между продавцами и покупателями и который настолько мал, что никто и не подозревает о его существовании». После того как в 2000 г. рынок оснастили компьютерами и перевели на десятичную систему счисления, спреды сузились, что было чистой правдой. Отчасти это произошло бы само собой вследствие автоматизации фондового рынка, что облегчило торговлю акциями, чья цена теперь рассчитывалась в десятичных числах, а не в долях. Отчасти сужение было иллюзорным: то, что на первый взгляд казалось спредом, им не являлось. В ту минуту, когда вы выходили на рынок для покупки или продажи акций по установившейся рыночной цене, она менялась. Все, что требовалось делать Scalpers Inc., так это скрывать совершенно новый вид деятельности под маской прежней ментальной модели, в рамках которой тот, кто поддерживает рынок, обязательно принимает на себя риски и предоставляет «ликвидность». Но Scalpers Inc. не несла никаких рисков.

В сущности Scalpers Inc. была скорее своеобразной обузой для рынка, нежели необходимым ему партнером. Финансовое посредничество представляет собой налог на капитал, причем эту дань взимают как с его владельцев, так и с тех, кто вкладывает его в продуктивное пользование. Уменьшите размер данного налога, и это благоприятно отразится на всей экономике. К его сокращению должно было привести развитие технологий, а возможность для инвесторов находить друг друга без помощи людей-брокеров – вовсе отменить его полностью. Вместо этого новый хищник восстал из самой сердцевины рынка, а с ним вместе вырос и налог – на миллиарды долларов. Или он остался прежним? Для измерения затрат экономики на содержание Scalpers Inc. требовалось узнать, какую прибыль она получает. Но это было невозможно. Новые посредники слишком хорошо умели хранить свои финансовые секреты.

Секретность могла считаться характерной чертой компаний, занимавших теперь центральное положение на фондовом рынке. И можно было только догадываться, сколько они зарабатывали, по тому, сколько они ради этого тратили. У инвесторов, которые все глаза проглядели, наблюдая за ситуацией на рынке, не оставалось ни малейшей надежды. «Раньше тут крутился парень по имени Винни – работал на торговой площадке биржи, – рассказывает крупный инвестор, наблюдавший за рынком длительное время. – После окончания торгов Винни садился в свой “кадиллак” и уезжал в свой огромный дом на Лонг-Айленде. Теперь здесь заправляет парень по имени Владимир, который садится в свой реактивный самолет и летит в Аспен, в свое поместье, чтобы провести там уикенд. Раньше я немного переживал за Винни. Теперь я очень переживаю за Владимира».

Кроме изъятия с рынка огромных сумм денег без принятия на себя риска или создания чего-либо полезного для самого рынка, деятельность Scalpers Inc. имела другие, менее предполагаемые последствия. Scalpers Inc. внедрилась в сердцевину рынка в качестве не просто ненужного посредника, а посредника, намеренно нарушающего работу. Например, Scalpers Inc. была заинтересована в придании рынку максимальной волатильности. Она могла купить у инвестора акции Microsoft по $30 за штуку и придержать их на несколько микросекунд – зная, что даже если цена на акции Microsoft начнет падать, то сумеет повернуть ситуацию в свою пользу и продать их по $30,01. Такая способность имела свою стоимость, которая определялась вероятностью того, что акции Microsoft в течение этих волшебных микросекунд вырастут в цене. Чем более колебалась цена акции Microsoft, тем выше мог вырасти их курс в течение этих микросекунд и тем сильнее Scalpers Inc. могла ободрать инвесторов. Кто-то может заметить, что посредники всегда наживались на рыночной нестабильности, но на самом деле это не так. Например, прежние специалисты New York Stock Exchange, поскольку они были вроде как обязаны покупать на падающем рынке и продавать на растущем, нередко обнаруживали, что самыми худшими для них были дни наибольшей волатильности рынка. А в периоды относительной стабильности они благоденствовали.

Стремилась Scalpers Inc. и к фрагментации рыночного пространства – чем больше возникало мест, где одни и те же акции переходили из рук в руки, тем больше у нее возможностей опережать сделки инвесторов на разных площадках. Поэтому боссы Scalpers Inc. поощряли появление новых бирж, а также их размещение на некотором удалении друг от друга. Scalpers Inc. также явно хотела сделать максимальной разницу между собственной скоростью доступа к рынку и скоростью доступа со стороны широкого круга инвесторов. Чем больше времени имела Scalpers Inc. в своем распоряжении, чтобы придержать приказ какого-нибудь инвестора, тем выше были шансы на то, что за этот промежуток цена могла измениться. Поэтому старательные сотрудники Scalpers Inc. искали способ либо понизить скорость доступа для широкой публики либо увеличить собственную.

Наконец, Scalpers Inc. внедрила, возможно, самый странный стимул к торговле. Для Scalpers Inc. самым легким способом получения информации, необходимой для опережения сделок инвесторов, стала торговля с ними. Временами можно было получать информацию и не заключая сделок. Именно из-за этого разгорелся скандал вокруг «флеш-приказов», когда биржи, не накладывая на высокочастотных трейдеров обязательств по проведению сделки, позволяли им первыми увидеть приказы других инвесторов. Но в большинстве случаев, для того чтобы узнать намерения какого-нибудь крупного инвестора, надо было с ним немножко поторговать. Например, чтобы выяснить, собирается ли, скажем, T. Rowe Price купить 5 млн акций Google Inc., надо было продать ему некоторое количество этих акций. Такой первичный рыночный контакт любого инвестора со Scalpers Inc. походил на предложение сыра в мышеловке – товара, продаваемого в убыток с целью привлечь клиентов. Цель Scalpers Inc. заключалась в том, чтобы потратить как можно меньше для получения необходимой информации, т.е. совершить эти первичные сделки (в виде приманки) с минимальными затратами.

Поразительно, насколько усердно после введения Reg NMS американский финансовый рынок стал служить узким интересам Scalpers Inc. Начиная с середины 2000-х гг. размер средней сделки на нем резко уменьшился, а временной разрыв между скоростями доступа к нему инвесторов и высокочастотных торговцев увеличился. Рост объемов высокочастотного трейдинга также сопровождался ростом волатильности на рынке вдобавок к хаосу, вызванному финансовым кризисом 2008 г. К примеру, ценовая волатильность в течение одного биржевого дня на американском фондовом рынке в 2010–2013 гг. почти на 40% превышала аналогичный показатель в 2004–2006 гг. В 2011 г. случались дни, когда волатильность превосходила самые резкие колебания цен во времена пузыря доткомов.

Финансовый кризис во многом способствовал волатильности фондового рынка – быть может, инвесторы тогда просто решили, что драматизма на рынке всегда в избытке. Однако кризис прошел, а драматизм остался. Для этого не находилось приемлемого объяснения, но теперь у Брэда забрезжила мысль – разобраться с тем, как происходит опережение сделок. Для этого высокочастотный трейдер продает инвестору 100 акций из некоего пакета, чтобы убедиться в намерении последнего их купить, а потом разворачивается и скупает все доступные его взору акции этой же компании, как следствие, вызывая скачок цен на них (все происходит с точностью до наоборот, если инвестор хочет их продать).

Royal Bank of Canada исследовал, как влияет применение «Тора» на волатильность рынка. Программа создавала препятствия для высокочастотных трейдеров в отличие от стандартных маршрутизаторов биржевых приказов, используемых на Уолл-стрит. Секвенциальный рентабельный роутер, учитывая комиссионные и откаты разных бирж, направлял приказы на те биржи, которые платили больше других. Спрей-роутер, в соответствии с названием, просто «разбрызгивался» по рынку и забирал любые доступные акции либо пытался это делать, но не предпринимал ничего, чтобы доставить приказ на разные биржи одновременно. Всякий маршрутизатор при покупке акций пытался хотя бы ненамного поднять их цену. Но когда цена за пакет акций устанавливалась, скажем, 10 секунд спустя, то у разных маршрутизаторов это происходило по-разному. Секвенциальный рентабельный роутер оставлял цену акции на более высоком уровне, чем это получалось у спрей-роутера, а тот, в свою очередь, двигал цену выше, чем это делал «Тор». «У меня не было научных доказательств, – рассказывает Брэд, – только теория. Но с помощью “Тора” HFT-фирмы пытаются компенсировать собственные убытки. Когда ты продаешь акции без покрытия, т.е. держишь короткую позицию, что тебя не устраивает, ты должен быстро покупать акции для покрытия». Два других типа маршрутизаторов позволяли HFT-фирмам опережать сделки инвесторов, поэтому трейдеры держали длинные позиции. «Эти маршрутизаторы предоставляют фирмам возможность торговать с выигрышных для себя позиций, – объясняет Брэд, – и фирмы могут как угодно загонять цены еще выше». (Или снижать, если инвестор выступает в качестве продавца.) В эти драгоценные микросекунды они торговали с неистовством игрока, ставящего на кон деньги, уже выигранные им у казино.

Поднятое таким образом волнение на публичных американских фондовых рынках достигло и других финансовых рынков, поскольку они также приняли высокочастотных трейдеров. Большинство инвесторов не могли не заметить, что все реже и реже способны продавать и покупать разом крупные партии ценных бумаг. Их разочарование в публичных фондовых биржах привело к тому, что крупные банки Уолл-стрит стали создавать частные биржи – темные пулы. В середине 2011 г. примерно 30% всех сделок на фондовом рынке проводилось за пределами публичных бирж – по большей части в темных пулах. Их привлекательность, по словам представителей банков Уолл-стрит, заключалась в том, что инвесторы могли раскрывать информацию о собственных крупных биржевых приказах, не опасаясь, что ею воспользуется кто-то другой.

РИЧА ГЕЙТСА, ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ поначалу, раздражал тон торговых предложений, поступавших от крупных банков Уолл-стрит. На протяжении 2008 и 2009 гг. их посланцы приходили в его офис и объясняли ему, почему он должен приобрести их алгоритмы для защиты своих интересов на фондовом рынке: «Этот алгоритм подобен тигру, который крадется по лесу и выслеживает добычу, а потом бросается на нее». Или: «Этот алгоритм подобен анаконде на дереве». А вот как назывались алгоритмы: Ambush («Засада»), Nighthawk («Полуночник»), Raider («Рейдер») и Sumo («Сумо»). Citibank располагал алгоритмом под названием Dagger («Кинжал»), Deutsche Bank – Slicer («Ломтерезка»), а Credit Suisse – Guerrilla («Партизан»). Презентация последнего алгоритма сопровождалась устрашающим изображением хмурого Че Гевары в берете.

И что, черт возьми, все это значило? Уже сами по себе названия заставляли Рича Гейтса насторожиться. Ему также не нравилось то, насколько громогласно брокеры, предлагавшие алгоритмы, заявляли, что пришли защитить его. Защитить от чего? Почему его нужно было защищать? От кого? «Я сразу начинаю сомневаться в намерениях тех, кто выражает заботу о моих интересах, – поясняет Гейтс, – особенно если они с Уолл-стрит».

Гейтс руководил взаимным фондом TFS Capital, который основал в 1997 г. вместе со своими друзьями из Виргинского университета. Он любил представлять себя провинциалом, а на самом деле был математическим гением и проницательным аналитиком родом из чрезвычайно приятного пригорода Филадельфии – Уэст-Честера. Гейтс управлял почти $2 млрд, принадлежащими 35 000 мелких инвесторов, но все же позиционировал себя, даже в собственном сознании, как отщепенца в финансовой сфере. Он верил, что деятельность взаимных фондов была связана скорее с ползучим маркетингом, нежели с умелым управлением денежными средствами, и что многим людям, управлявшим взаимными фондами, следовало бы заняться чем-нибудь другим. В 2007 г. в подтверждение вышесказанного Гейтс откопал в груде таблиц рейтингов взаимный фонд с самыми худшими показателями в США – Phoenix Market Neutral Fund. В предшествующие 10 лет компания Гейтса ежегодно обеспечивала своим инвесторам среднюю доходность в размере 10%. На протяжении того же самого периода Phoenix Market Neutral Fund принес своим инвесторам убытки в размере 0,09% в год. Его инвесторы могли бы заработать больше, если бы перелезли через ограду, окружавшую дом президента Phoenix Market Neutral Fund, и закопали свои деньги на его заднем дворе. Гейтс написал письмо президенту этого фонда, в котором, в частности, говорилось: «Вы явно не способны управлять деньгами, поэтому можете сделать своим инвесторам одолжение – передать все ваши активы мне и позволить управлять ими вместо вас». Ответа на письмо он так и не получил.

Агрессивность созданных на Уолл-стрит алгоритмов в сочетании, как ему казалось, пустой болтовней о необходимости скоростного доступа к рынкам взбудоражила от природы подозрительного Гейтса. «Я просто заметил, что мне впаривают дерьмо», – вспоминает он. Тогда Гейтс с коллегами разработал тест, призванный выяснить, появилось ли на обновленном фондовом рынке нечто, чего следовало опасаться. Конкретно же тест должен был показать Гейтсу, обдерет ли его как липку некий невидимый хищник, когда Гейтс отправит биржевой приказ в один из темных пулов Уолл-стрит. Гейтс начал с определения пакетов акций, которые торговались не очень часто. Например, акции Chipotle Mexican Grill. Он отправил приказ в темный пул на Уолл-стрит, чтобы купить акции по «среднерыночной» цене. Например, предположим, что акции Chipotle Mexican Grill котировались по 100–100,10. Гейтс передал свою заявку на покупку 1000 акций Chipotle по $100,05. Обычно в таких случаях оставалось ждать, пока другой инвестор выйдет на рынок и снизит цену с $100,10 до $100,05. Сейчас Гейтс не стал ждать. Вместо этого несколько секунд спустя отправил на публичную биржу второй приказ на продажу акций Chipotle по $100,01.

Дальше следовало ожидать, что его приказ, отправленный в темный пул, должен был быть исполнен по $100,01 за акцию, что официально считалось новой наилучшей рыночной ценой. Таким образом, Гейтс должен был купить у самого себя акции, которые он продал по $100,01. Но этого не произошло. Взамен, не успел Гейтс и глазом моргнуть, как стал участником двух сделок: купил акции Chipotle у кого-то в темном пуле на Уолл-стрит по $100,05 и продал их кому-то другому на публичной бирже по $100,01. В действительности он терял по 4 цента, торгуя с самим собой. Однако он торговал не с самим собой: было очевидно, что некая третья сторона воспользовалась его приказом на продажу, отправленным на публичную биржу, чтобы обратить к своей выгоде его приказ на покупку, отправленный в темный пул.

Гейтс со своими коллегами на собственные деньги провел в первой половине 2010 г. сотни подобных тестов в нескольких темных пулах Уолл-стрит. И только в Sigma X, темном пуле Goldman Sachs, тест оказался положительным. Там Гейтса ободрали, когда прошло чуть больше половины времени, отведенного на тест. Поскольку Гейтс торговал акциями, не пользовавшимися большим спросом, а высокочастотные трейдеры были крайне заинтересованы в самых популярных акциях, то и проведенные им тесты в большинстве случаев приносили ошибочные отказы, а не ошибочные допуски. И все-таки он был немного удивлен тем, что Goldman и только Goldman, по-видимому, управлял темным пулом, позволявшим кому-то опережать приказы Гейтса, отправленные на публичные биржи. Гейтс позвонил своему брокеру в Goldman. «Он сказал, что это было нечестно, – вспоминает Гейтс, – потому что не только они занимались этим, и добавил: “Это происходит повсюду”».

Гейтс был совершенно потрясен. «Когда я впервые увидел результаты тестов, то подумал: “Очевидно, что это делается не по правилам”». Насколько он понимал, никому не было никакого дела до того, что 35 000 мелких инвесторов могли подвергнуться ограблению в самом известном банке Уолл-стрит. «Я был поражен тем, что люди не задавали вопросов, – рассказывает Гейтс, – что они не копнули глубже. Если уж какой-то тупица из Уэст-Честера, штат Пенсильвания, смог об этом догадаться, то мне придется поверить, что смогли и другие». Разгневанный Гейтс позвонил знакомому репортеру из Wall Street Journal. Репортер пришел, просмотрел результаты проведенных Гейтсом тестов и выразил заинтересованность, но два месяца спустя в газете не появилось никакой информации об этом – и, по ощущениям Гейтса, она могла и вообще не появиться. (Помимо всего прочего, репортер испытывал неудобство при упоминании Goldman Sachs.) В какой-то момент Гейтс обнаружил, что в законе Додда – Франка (Законе о реформировании Уолл-стрит и защите потребителей) содержалось положение об инициаторе разоблачений. «Я подумал: “Ничего себе, я ведь и так пытаюсь вывести их на чистую воду. Если бы мне за это еще и заплатили, было бы просто замечательно”».

Сотрудники отдела по надзору за рынками SEC оказались и вправду замечательными и совсем не походили на тех, какими их представляла себе общественность. Они проявляли сообразительность, задавали хорошие вопросы и даже нашли небольшие огрехи в подготовленном Гейтсом докладе – и он это оценил, хотя, как и в случае с Брэдом Кацуямой, они даже не намекнули, как могут воспринять предоставленную им информацию. Они задавали проницательные вопросы о том, кто именно обдирал инвесторов в темном пуле Goldman. «Хотели знать, участвовали ли в торгах проп-трейдеры Goldman Sachs, – вспоминает Гейтс. Но он не знал ответа на этот вопрос. – Мне ведь не сообщали, с кем я торговал». Все, что он знал, – его ободрали именно так, как могли ободрать инвестора, который лишен возможности видеть рынок в реальном времени, тогда как другие участники сделок его видят.

И больше ничего не происходило, по крайней мере в течение нескольких месяцев. «Я залег на дно, после того как слил информацию, – рассказывает Гейтс. – Просто хотел сконцентрироваться на своем бизнесе. Я не собирался взрывать за собой мосты». Но потом случился мгновенный обвал рынка, и Wall Street Journal снова стала проявлять интерес к его информации. Газета опубликовала статью о тестах Рича Гейтса, не упоминая Goldman Sachs. «Я думал, что начнется светопреставление, – вспоминает Гейтс, – но ничего не произошло. На сайте издания, где разместили статью, появилось всего 15 комментариев к ней, да и те содержали только брачные предложения о переписке с русскими женщинами». Но публикация все-таки привела к тому, что лицо, близкое к бирже BATS и Credit Suisse, связалось с Гейтсом и предложило ему снова провести тест – конкретно с BATS и Crossfinder, темным пулом Credit Suisse. Просто для проверки. В конце 2010 г. Гейтс провел еще одну серию тестов.

Разумеется, его ободрали на BATS, в темном пуле Credit Suisse и некоторых других местах так же, как в прошлый раз в темном пуле Goldman Sachs. Впрочем, в Goldman Sachs результаты на сей раз были отрицательными. «Когда мы провели тест в первый раз, – рассказывает Гейтс, – он сработал в Goldman и только там. Когда мы проводили тест шесть месяцев спустя, он не сработал в Goldman, зато сработал во всех остальных случаях».

В МАЕ 2011 г. собранная Брэдом небольшая команда – Шволл, Ронан, Роб Парк и пара других сотрудников – уселась вокруг стола в его кабинете. Стол был покрыт заявками на номинацию от былых лауреатов премии Technology Innovation Awards газеты Wall Street Journal. Как оказалось, отдел маркетинга RBC сообщил им о подаче заявки на участие в конкурсе за день до окончания срока, поэтому сейчас они наспех пытались разобраться, к какой из номинаций мог относиться «Тор» и как можно было доказать, что это судьбоносное изобретение. «Повсюду лежали заявки, – вспоминает Роб. – Ни в одной из них не описывалось ничего похожего на “Тора”. В них упоминались люди, которые, например, изобрели лекарство от рака». «Это было глупо, – вспоминает Брэд. – Номинации, куда можно было бы отнести нашу разработку, просто не существовало По-моему, мы в конце концов решили подать заявку в номинации “Прочие”».

Понимая бесцельность этой неоконченной дискуссии, Роб сказал: «Мне в голову только что пришла сумасшедшая идея». Она заключалась в том, чтобы отдать технологию в лизинг одной из бирж. (Шволл запатентовал «Тор» для RBC.) Граница между брокерами на Уолл-стрит и биржами стала размытой. Крупные банки Уолл-стрит теперь сами управляли собственными частными биржами. Фондовые биржи, со своей стороны, стремились стать брокерами. Самые крупные биржи теперь оказывали брокерам услуги, позволявшие последним передавать свои собственные приказы биржам, чтобы те потом их направляли в первую очередь, конечно же, себе, а затем и на другие биржи. Этим в основном пользовались небольшие региональные брокерские фирмы, не располагавшие собственными маршрутизаторами, но псевдоброкерские услуги открывали, по крайней мере так считал Роб, новые возможности. Если хотя бы одна биржа получила инструмент для защиты инвесторов от рыночных хищников, небольшие брокерские фирмы по всей стране могли бы объединиться вокруг нее и тогда она стала бы самой главной биржей.

«К черту их всех, – сказал Брэд. – Давайте создадим собственную фондовую биржу». – «Мы посидели молча какое-то время, – вспоминает Роб, – просто глядя друг на друга. Создать свою собственную биржу. Но что это вообще значит?»

Несколько недель спустя Брэд прилетел в Канаду и убедил своих боссов в необходимости создания собственной фондовой биржи. Затем осенью 2011 г. он проконсультировался с группой руководителей крупнейших мировых инвестиционных компаний (Janus Capital, T. Rowe Price, BlackRock, Wellington, Southeastern Asset Management) и некоторых наиболее влиятельных хедж-фондов (Дэвидом Эйнхорном, Биллом Экманом, Дэниелом Лебом). Все реагировали одинаково. Им оказалась по душе идея создания фондовой биржи, которая защищала бы инвесторов от хищников с Уолл-стрит. Они также полагали, что новую фондовую биржу, чтобы подчеркнуть ее независимость от Уолл-стрит, не должен создавать банк с Уолл-стрит. И даже не такой «славный», как RBC. Если Брэд вознамерился создать самую главную биржу, то ему нужно увольняться из банка и действовать самостоятельно.

Грядущие трудности были очевидны. Предстояло найти деньги. Предстояло убедить множество высокооплачиваемых специалистов уйти с Уолл-стрит, чтобы работать за крошечную часть их нынешней зарплаты, а может быть, даже вкладывать капитал, чтобы платить самим себе за работу. «Я спрашивал себя: “Смогу ли привлечь тех, кто мне нужен? Как долго мы продержимся без оплаты? Позволит ли влиятельное окружение осуществить задуманное?”» Брэду предстояло выяснить, пожелают ли девять крупнейших банков Уолл-стрит, контролировавших почти 70% всех биржевых приказов, отправлять эти приказы на действительно безопасную биржу. Куда как трудно будет запустить биржу, основанную на принципах справедливости, когда банки, контролирующие значительную часть приказов клиентов, привержены принципам несправедливости.

Удивительно, но достаточно долго Брэд воздерживался от вынесения окончательного суждения о крупнейших банках Уолл-стрит. «Меня не оставляла надежда, что сотрудники [в каждом из] банков, обрабатывающие приказы клиентов, были отделены от проп-трейдеров», – рассказывает он. Его надежду питал собственный опыт – в RBC, где Брэд обрабатывал приказы клиентов, он едва был знаком с проп-трейдерами и не знал, чем они занимаются. На то была своя причина – RBC не создавал темного пула, потому что Брэд убил эту идею в зародыше. При всем при том он знал, что каждый крупный банк Уолл-стрит вел свою внутреннюю политику и что в каждом из них были люди, желавшие действовать в долгосрочных интересах своих компаний и поступать справедливо по отношению к своим инвесторам. Брэд надеялся, что некоторые из этих людей в некоторых из этих банков обладали властью.

Частное расследование Джона Шволла положило конец его надеждам. Осенью 2011 г. Шволл стал кем-то вроде эксперта по поиску информации в LinkedIn о людях, которые так или иначе были связаны с фирмами, занимавшимися высокочастотным трейдингом. Он смог рассмотреть облик HFT, а точнее, два его облика. «Я стал подозревать, что конкретные люди были в игре, – вспоминает Шволл. – Я соединил их таким образом, чтобы получилась сеть. В ней было задействовано примерно 25 парней, которых я назвал ключевыми фигурами, – они-то действительно знали, что происходит». На самой вершине пищевой цепи находилось множество белых людей, разменявших пятый десяток, чью карьеру так или иначе можно было проследить до ранних электронных фондовых бирж, появившихся как следствие предписаний, выпущенных после краха 1987 г. Эти парни с Уолл-стрит могли иметь некую техническую подготовку, но по своей сути были скорее трейдерами, нежели гиками-программистами.

Новые игроки на финансовом рынке – его будущие ключевые фигуры, располагавшие возможностями для его трансформации, – были иного сорта: китаец, проучившийся 10 лет в Американских университетах; французский физик, специалист по элементарным частицам из лаборатории им. Энрико Ферми; русский инженер-конструктор космических аппаратов; индиец, магистр в области электротехники. «Их были буквально тысячи, – рассказывает Шволл. – В основном у всех ученые степени. Помню, как подумал про себя, что, к сожалению, столько инженеров идут работать в эти фирмы, чтобы наживаться за счет инвесторов, вместо того чтобы приносить пользу обществу». Этих высококвалифицированных ученых и специалистов стремились затащить на Уолл-стрит крупные банки, там они изучали ходы и выходы, после чего шли работать в фирмочки, занимавшиеся высокочастотным трейдингом. Они вели себя скорее, как свободные агенты, нежели сотрудники крупных корпораций. Например, их профили в LinkedIn содержали много разнообразной информации, разглашения которой их работодатель почти наверняка не одобрил бы. Здесь, по мнению Шволла, и крылось слабое местом хищника – сотрудники крупных банков Уолл-стрит испытывали не больше лояльности по отношению к собственным работодателям, чем банки по отношению к ним.

Сотрудники Credit Suisse являлись самым ярким тому примером. Темный пул банка – Crossfinder – конкурировал с пулом Sigma X банка Goldman Sachs за звание крупнейшей частной фондовой биржи Уолл-стрит. Для инвесторов сильным аргументом в пользу Credit Suisse было то, что он ставил их интересы во главу угла и защищал их от любых поползновений со стороны высокочастотных трейдеров. В октябре 2009 г. Дэн Мэтиссон, глава расширенной службы исполнения биржевых приказов Credit Suisse, давал показания членам комитета сената США по делам банков, жилищному и городскому хозяйству в ходе слушаний по темным пулам. «Утверждение, что темные пулы неким образом задействованы в высокочастотном трейдинге, просто лишено смысла, – заявил он. – Высокочастотные трейдеры зарабатывают деньги, обрабатывая общедоступную информацию быстрее остальных, а в темных пулах информация о приказах скрыта ото всех».

По мнению Шволла, которому Брэд уже все объяснил, заявление было попросту неверным. Да, когда, скажем, некий пенсионный фонд давал некоему банку на Уолл-стрит приказ на покупку 100 000 акций Microsoft и банк отправлял его в темный пул, то остальные участники рынка не были о том осведомлены. Но здесь история только начиналась. Пенсионный фонд не знал правил торговли в темном пуле и не мог проследить за тем, как в нем обрабатывался приказ на покупку. Фонд не мог точно знать, например, станет ли банк сообщать об этом крупном приказе своим проп-трейдерам либо станут ли те использовать собственные линии связи с рынком (более быстрые, чем в темном пуле), чтобы опередить эту сделку на публичных биржах. Даже если банк с Уолл-стрит сможет устоять перед искушением торговать ради собственной выгоды и в ущерб собственным клиентам, то вряд ли он мог устоять перед искушением продавать высокочастотным трейдерам доступ к своему темному пулу. Банки Уолл-стрит никому не сообщали о том, какие именно HFT-фирмы платили им за особые права доступа к темным пулам или сколько именно за это платили, но продажа такого доступа была делом обычным.

И снова возникал вопрос: «Почему некто готов платить за доступ к приказам клиентов внутри темного пула?» Честный ответ звучал так: биржевой приказ клиента внутри темного пула представлял собой лакомый и жирный кусок. Обычно такой приказ был крупным, а порядок его обработки легко предугадывался – хотя каждый банк на Уолл-стрит имел собственный шаблон для обработки приказов, но он поддавался обнаружению. Кроме того, приказ обрабатывался медленно, поскольку в течение определенного времени должен был находиться в темном пуле, прежде чем отправиться на открытый рынок. Брэд сформулировал это так: «Вы могли объехать приказ клиента в темном пуле на велосипеде».

Пенсионный фонд, пытавшийся купить 100 000 акций Microsoft, конечно, мог потребовать, чтобы данный банк Уолл-стрит вообще не отправлял приказ на публичные биржи, а просто скрыл его внутри пула. Но приказ внутри темного пула был не очень-то и скрыт. Любой вменяемый высокочастотный трейдер, заплативший за специальное соединение с пулом, проверил бы его, разместив приказы о продаже и покупке крошечных партий всех котируемых акций, чтобы выявить активность. Как только трейдеры находили приказ на покупку акций Microsoft, они просто ждали, когда акции упадут в цене на публичных биржах, чтобы продать их пенсионному фонду в темном пуле по предыдущей более высокой «наилучшей» цене (что и показали тесты, проведенные Ричем Гейтсом). Этот способ воровства без какого-либо риска был законным, согласно Reg NMS. По мнению Брэда, ситуация походила на то, как если бы только один игрок в казино получил доступ к результатам всех игр Национальной футбольной лиги на прошедшей неделе, а остальные игроки о его осведомленности не знали. Он делает ставки на каждую игру и ждет, пока другие игроки поставят на результат, противоположный его ставке. Нет гарантии, что некто это сделает, но если сделает, то осведомленный игрок обязательно выиграет.

Одним из первых в процессе своего изучения людей, управлявших темным пулом Credit Suisse, Шволл приметил Джоша Стампфли, ответственного за проведение электронных торгов. Он пришел в Credit Suisse после семи лет работы на Берни Мэдоффа. (Именно Мэдофф первым стал платить брокерам за право исполнять биржевые приказы их клиентов, что должно было о чем-то сказать заинтересованным лицам, но, очевидно, никто не обратил на это внимания.) Конечно, данный факт лишь усилил подозрения Шволла, и он принялся искать в отраслевых журналах статьи, посвященные темному пулу Credit Suisse. В них он нашел сведения и намеки, которые приобретали смысл, только если Credit Suisse изначально планировал активно сотрудничать с фирмами, занимавшимися высокочастотным трейдингом. К примеру, в 2008 г. Дмитрий Галинов, директор Credit Suisse и руководитель разработки стратегий по обеспечению ликвидными активами, рассказал в интервью журналу Securities Technology Monitor о том, что многие «клиенты» банка разместили компьютерные серверы в Вихокене, штат Нью-Джерси, чтобы оказаться поближе к темному пулу Credit Suisse. А единственными, кто размещал серверы рядом со темными пулами в Вихокене, были прежние клиенты Ронана – HFT-фирмы. Ни один инвестор не заходил так далеко ради того, чтобы сбросить со времени проведения сделки несколько микросекунд.

Шволлу показалось, что в категорию «клиенты» Credit Suisse включал «фирмы, занимавшиеся высокочастотным трейдингом». Подозрения Шволла о том, что Credit Suisse желал оказывать услуги HFT, скрывая этот факт, укрепились после прочтения интервью, которое Дэн Мэтиссон дал New York Times в ноябре 2009 г.

«Вопрос: кто из ваших клиентов пользуется CrossFinder [обратите внимание] и какую выгоду они от этого получают по сравнению с обычным обращением к брокеру и торговлей на бирже?

Ответ: нашими клиентами являются взаимные, пенсионные, хедж-фонды и некоторые другие крупные брокеры-дилеры, так что во всех случаях это институциональные клиенты…»

Насколько было известно Шволлу, все крупные HFT-фирмы являлись «брокерами-дилерами». Они должны были быть таковыми, чтобы получить особый допуск на публичные фондовые биржи. Поэтому в интервью Мэтиссон не исключал возможности работы с ними. Шволл предположил, что единственным поводом для такого заявления стал тот факт, что Мэтиссон с ними уже работал.

Изыскания в LinkedIn стали для Шволла новой навязчивой идеей. Профиль бывшего сотрудника Мэдоффа привел Шволла к тем, кто работал на того, а они к тем, кто работал на них, и т.д. В то же время, когда Credit Suisse пытался делать вид, будто не имеет ничего общего с высокочастотным трейдингом, его сотрудники позволяли себе с этим не согласиться. Шволл откопал десятки резюме программистов Credit Suisse, в которых они хвастались своим опытом «создания высокочастотных торговых платформ» и «реализации высокочастотных торговых стратегий» или «квантитативной торговли акционерным капиталом и его деривативами, т.е. высокочастотного трейдинга». Один парень заявлял, что «занимался адаптацией всех высокочастотных клиентов к Crossfinder». Другой – что создал для Credit Suisse темный пул Crossfinder и теперь занимался формированием рынка HFT. Credit Suisse заявлял, что его темный пул не имел ничего общего с HFT и все же каким-то образом собирал в него и вокруг него россыпи талантливых высокочастотных трейдеров.

К моменту завершения своего исследования Шволл построил полную схему организационной структуры темного пула Credit Suisse. «Он расставил этих людей по местам, – со скепсисом вспоминает Брэд. – Схема походила на те, что применяют в ФБР к главарям наркомафии». Рассматривая построенные Шволлом схемы Credit Suisse – банка, изо всех сил преподносившего себя в качестве безопасного для инвесторов, Брэд пришел к выводу, что игру ведут, вероятно, все крупные банки Уолл-стрит. Все они, так или иначе, пользуются разностью в скорости доступа к рынку, чтобы получить свою долю добычи. Он также предположил, что крупные банки, должно быть, уже натолкнулись на обнаруженный им способ опережения сделок высокочастотными трейдерами, но решили его не использовать, поскольку и так получали огромный куш от прибыли, генерируемой за счет опережения сделок. «Стало совершенно очевидно, почему мы первыми создали “Тор”, – потому что не мы были первыми, – рассказывает Брэд. – Для меня это означало, что проблему теперь гораздо труднее будет решить. Это также объясняло, почему клиенты находились в таком неведении, – потому что они полагались на информацию, полученную от брокеров». Создание биржи, предназначенной для защиты добычи от хищника, означало начало войны на Уолл-стрит между банками и инвесторами, которых первые, по собственному утверждению, защищали.

Частное расследование Шволла также показало Брэду, насколько плохо технические специалисты представляли свою роль в мире финансов. «Их работа не походила на строительство моста для соединения двух участков суши, – объясняет он. – Ведь клиенты не могли видеть последствий своих действий». Открытость, с которой технари Credit Suisse описывали собственную профессиональную деятельность, помогла ему понять, какими почти очаровательными в своей беспечности они были. «Я был потрясен до глубины души, когда Джон начал извлекать их резюме, – вспоминает он. – Ведь банки старались как можно меньше раскрывать свою реальную деятельность. Увольняли людей за их высказывания, процитированные в газетах, но на своих страницах в LinkedIn те же самые люди говорили все, что хотели».

По тому, как технические специалисты описывали собственную роль в новой финансовой системе, Брэд понял, что они понятия не имели о несправедливости этой системы. «Благодаря их высказываниям я понял, что технари совершенно не подозревали, над чем работают, – рассказывает он. – Они связывали в своей голове вещи, над которыми работали – когда помогали банку торговать акционерным капиталом в темных пулах и создавали автоматизированные системы для работы с клиентами, – совсем не так, как сделал бы человек, разбирающийся в банковской деятельности. Как если бы вы написали в своем профиле в LinkedIn: “Я обладаю всеми навыками грабителя и знаю этот дом как свои пять пальцев”»

Шволл начал поиск негодяев, присваивавших сбережения простых американцев; негодяев, которые полностью осознавали собственную порочность; а нашел кучку людей, которые в основном не имели понятия, в чем смысл их жизни. В ходе поисков Шволл заметил кое-что еще, хотя первое время не знал, как это понимать, – на удивление много людей, привлеченных крупными банками Уолл–стрит для создания технологий высокочастотного трейдинга, были выходцами из России. «Если вы открывали профиль одного из этих русских парней в LinkedIn, то видели, что он связан со всеми прочими русскими, – вспоминает Шволл. – Когда я собирался найти Дмитрия, то находил и Мишу, Владимира, Толстого или как их там». Русские пришли на Уолл-стрит не из финансовой сферы, а из сфер телекоммуникаций, физики, медицинских исследований, с математических факультетов университетов и из прочих полезных сфер. Крупные фирмы Уолл-стрит превратились в машины по превращению выходцев из России с развитым аналитическим мышлением в высокочастотных трейдеров. Шволл запомнил этот факт, чтобы над ним впоследствии поразмышлять.

Содержание

Далее