Глава 7. Один в поле воин

Утром 11 сентября 2011 г. Зоран Перков спустился в метро, чтобы проехать от своего дома в Квинсе до Уолл-стрит, как делал это каждый день. И, как обычно, он слушал в наушниках музыку и делал вид, будто никого в вагоне не замечает. Это утро отличалось от остальных тем, что Зоран опаздывал, а людей, ехавших с ним, было трудно не заметить. Они друг с другом разговаривали. «Никто ни с кем обычно не разговаривает, – поясняет Зоран. – Это было странное ощущение, когда ты чувствуешь, что чего-то не хватает». Ему было 26, он был высоким и широкоплечим, а его глаза с нависшими веками видели все в сером цвете. Зоран родился в Хорватии, где многие поколения его предков были рыбаками и каменщиками. Еще маленьким переехал в США с родителями. Вырос в Квинсе, а теперь работал в службе технической поддержки компании с загадочным названием Wall Street Systems, расположенной рядом с New York Stock Exchange на Брод-стрит, 30. Работа казалось ему скучной. Чем именно он занимался в службе технической поддержки Wall Street Systems, не имеет значения. Зоран не станет больше этим заниматься. Через несколько часов он найдет повод заняться кое-чем другим. Это его открытие – и пришедшее с ним ясное ощущение смысла – приведет Зорана к тому, что он станет ценным приобретением для Брэда Кацуямы.

Поездка в метро была похожа на просмотр немого кино. Зоран наблюдал, как пассажиры разговаривали друг с другом всю дорогу до Уолл-стрит. Поднимаясь на залитую утренним светом поверхность со станции метро перед церковью Святой Троицы, он заметил, что люди, запрокинув головы, напряженно смотрели вверх. Зоран тоже посмотрел вверх, именно в тот момент, когда второй самолет врезался в южную башню Всемирного торгового центра. «Самолета я не видел, – вспоминает он, – а увидел взрыв».

Зоран снял наушники и услышал звуки. «Все вокруг плакали, люди кричали, их рвало». Он увидел, как толпа бежала по Бродвею. Перешел на другую сторону улицы, чтобы попасть в свою компанию.

«Работа для меня не просто работа, – рассказывает он, – у меня там друзья, и я отправился посмотреть, что там происходит». Рядом с входной дверью увидел ту же хорошенькую женщину с сигаретой, которую всегда замечал при входе («Знаете, в каждом здании есть такая классная цыпочка».) Женщина курила и плакала. Зоран поднялся наверх, заглянул к своим друзьям и позвонил кое-кому из парней, с которыми вместе вырос и которые теперь работали на Уолл-стрит или вблизи нее. Один из них работал в башнях-близнецах, Зоран не мог припомнить в какой именно. Еще парочка работала в зданиях, стоявших рядом с башнями. Он до них дозвонился, и они договорились встретиться у него в кабинете. Когда пришел друг, работавший в одной из башен-близнецов, то рассказал, что, пока бежал из здания, слышал, как на землю падали тела людей.

Маленькая компания из пяти друзей готовилась к побегу. Они обсуждали его план. Зоран предлагал выйти из здания и пойти вверх по Бродвею, остальные склонялись к метро. «Победила демократия», – вспоминает Зоран, и они быстро направились на станцию метро, расположенную на Уолл-стрит. Однако та же самая идея пришла в голову не только им. Толпа разделила их на две части, троих вжало в один вагон, а Зорана с четвертым другом запихали в следующий. «Там собралась разномастная публика, – рассказывает Зоран, – совсем не такая, как обычно». В ней сгрудились все, кто работал на Уолл-стрит, включая парней с фондовых бирж в разноцветных пиджаках, и людей, которых он раньше никогда не встречал в метро. Вагон рванул со станции, нырнул в темный тоннель, а потом остановился. «Вот тогда у меня и заложило уши, – вспоминает Зоран, – так бывает, когда ныряешь под воду».

Тоннель наполнился дымом. Зоран понятия не имел о том, что произошло и почему у него заложило уши, и почему тоннель заполнился дымом, но он заметил парня, пытавшегося открыть окно, и заорал на него, чтобы тот прекратил свои попытки. Парень заорал в ответ: «Чего ты раскомандовался?» – «Это дым! – прокричал Зоран. – Вдохнешь его и умрешь. Все, блин, очень просто». Окно осталось закрытым, но пассажиры были взвинчены и обеспокоены, а в вагоне, где находились остальные друзья, все замерли. Люди склонили головы и молились. Потом в вагон зашел проводник и объявил, что поезду необходимо вернуться на станцию Уолл-стрит. Тревога пассажиров возросла, когда машинист прошел из головного вагона в хвост поезда и, сделав все необходимое, чтобы поезд поехал обратно по тоннелю, сдал назад. Но не довел дело до конца – только два передних вагона достигли платформы. Тем, кто теперь оказался в хвосте поезда, требовалось пройти через все вагоны, чтобы добраться до выхода.

Именно тогда Зоран заметил в толпе, которая выстроилась в очередь, чтобы покинуть поезд, старика – своего соседа. «Он был с тросточкой, – вспоминает Зоран, – одет в старый костюм. А поскольку он похудел и стал меньше ростом, то костюм на нем сидел плохо. Я, помнится, еще подумал: “Нужно позаботиться, чтобы его не задавили”. Поэтому я просто как бы держал его перед собой, чувствуя себя ответственным за него». Направляя старика, Зоран подталкивал его вверх по лестнице, ведущей к выходу на Уолл-стрит. Потом все покрыл мрак. «Мы поднялись на уровень улицы, но мне потребовалось какое-то время, чтобы осознать, где я, – рассказывает Зоран, – и я потерял старика. С этого момента я просто наблюдал за тем, что творилось вокруг».

Теперь он ничего не видел, но мог слышать крики людей. Кто-то крикнул: «Давайте сюда!», и они с другом пошли на голоса, а потом оказались в здании, принадлежащем компании American Express. Но Зоран понял это лишь минуту спустя. Он заметил беременную женщину, которая сидела на полу, опираясь спиной на стену. Зоран подошел к ней, чтобы проверить, не начались ли у нее схватки, потом подал ей свой телефон, все еще работавший. Тьма на улице начала менять свой цвет. «По какой-то причине все стало словно бежевым», – вспоминает он.

Теперь Зоран мог рассмотреть, где находится. Полицейский, находившийся внутри здания, произнес: «Оставайтесь внутри». Но Зоран схватил своего друга, и они вышли наружу. Двигались сначала на восток, а потом на север, пока не оказались среди каких-то безликих многоэтажек в Нижнем Ист-Сайде. «Здесь жили неимущие, – вспоминает Зоран, – люди выходили на улицу, выносили чашки с водой и все свои беспроводные телефоны. Они хотели помочь. Вот тогда я и заплакал».

В конце концов друзья добрались до скоростной магистрали им. Франклина Делано Рузвельта и продолжали идти на север. Возможно, это стало самым странным событием того утра – они шли по магистрали в полном одиночестве и тишине. За все это время им встретился только полураздетый полицейский, который промчался мимо них на мотоцикле к месту катастрофы. Потом сверху посыпались листы бумаги. На них Зоран прочитал адрес Всемирного торгового центра.

Сказать, что Зоран находил эти приключения возбуждающими, было бы не совсем, скажем так, верно, хотя когда он рассказывал о них, то отметил, что «почему-то чувствовал себя виноватым». Однако во время всех этих событий Зоран ни на мгновение не растерялся и в каждый момент знал, что надо предпринять дальше. После такой встряски он стал воспринимать мир по-новому, в нем пробудился интерес к окружающим его людям – и это ему нравилось. Такая реакция удивила его и вынудила наблюдать за самим собой. «Меня поразило то, что я не расклеился, – вспоминает Зоран. – Не стал использовать происшедшее в качестве оправдания чего-либо. А это значило, что я не боялся подобных ситуаций. Мне понравилось находиться в центре драматических событий». Он мог даже точно указать момент, когда понял, что ведет себя в экстремальной ситуации лучше, чем сам от себя ожидал. «Именно тогда я понял, что мне, черт возьми, есть дело до других людей», – объясняет он. Два дня спустя Зоран вернулся на работу, но жизнь увела его с неопределенной карьерной стези на другую, более определенную. Он хотел работать там, где от человека требуется действовать в критической ситуации. Если вы работали техническим специалистом на Уолл-стрит и вам хотелось бы острых ощущений, то вам следовало управлять электронной торговой площадкой. Именно этим и стал заниматься Зоран в начале 2006 г. на Nasdaq. «Меня просто усадили перед четырьмя машинами с кнопками, нажав на которые, можно было все нарушить, – вспоминает он. – Лучшего нельзя было и пожелать. Каждый день превращался в Супербоул. И от ощущения значимости того, чем занимался, я ловил кайф». Это ощущение трудно передать тому, кто не работал технарем, но оно было таким явственным. «Можно пояснить это так, – рассказывает Зоран, – если бы я облажался, то попал бы в выпуски новостей. Только я мог нарушить работу площадки, и, случись такое, только я мог это исправить».

Но, прежде чем разобраться во всем этом, он, конечно же, сначала набил себе шишек. Вскоре после начала работы в Nasdaq Зоран нарушил деятельность одной из площадок. (Nasdaq владела несколькими: Nasdaq OMX, Nasdaq BX, INET, PSX.) Сбой произошел, когда он производил изменения в системе во время торговой сессии. Зоран ввел команду и услышал, как запаниковали вокруг его коллеги, но не сумел тут же связать между собой эти два события. Бывший коллега Зорана по Nasdaq вспоминает, какая началась неразбериха. «Помню, как люди носились туда-сюда и кричали, пока это происходило», – рассказывает он. Зоран взглянул на картинку фондового рынка, которая отображалась на экране его компьютера, – она застыла. У него ушло несколько секунд на то, чтобы понять: неким образом он полностью отключил электронную площадку (хотя действия Зорана не должны были напрямую отражаться на работе площадки в реальном времени). Ему понадобилось еще несколько секунд, чтобы понять, как именно он это сделал. Потом он все исправил, и сессия возобновилась. С начала инцидента до его завершения прошло 22 с. В течение этих секунд торги просто не проводились. «Помню, как сидел и думал: “Мне конец”, – рассказывает Зоран. – Меня спас наш технический директор. Он сказал: “Как можно увольнять парня, который допускает ошибку, а потом останавливается и исправляет ее?”»

И все-таки это происшествие повлияло на него. «Я спросил себя: “Как мне больше не допустить такого?” – вспоминает Зоран. – И начал действительно вникать в то, как управляются большие и сложные системы. Стал изучать проблему сложности, понимая ее как нечто, что невозможно прогнозировать. Как поддерживать стабильность в системе, которая по своей природе является непредсказуемой?» Он прочел все, что можно было найти по данному вопросу.

Одна из его любимых книг и в самом деле называлась Complexity («Сложность»), ее написал Митчелл Уолдроп. Среди проштудированных им исследований больше всего ему понравилась статья «Как рушатся сложные системы» – перечень из 18 пунктов, подготовленный Ричардом Куком, ныне преподающим в Швеции предмет «Обеспечение безопасности систем здравоохранения». (Пункт № 6 его перечня гласит: «Катастрофа всегда рядом».) «Люди думают, что сложное – это высшая стадия усложненного, – объясняет Зоран, – но это не так. Ключ от машины – простое явление, машина – усложненное явление, а вождение машины в транспортном потоке – сложное». Фондовый рынок – сложная система. Одно из определений сложной системы сводится, по словам Зорана, к тому, что в ней «случается какая-нибудь хрень, и ты ничего не можешь с этим поделать». Человек, в чьи обязанности входит следить, чтобы никакой хрени не случилось, принимает на себя два вида карьерных рисков – контролируемый им риск того, что некая хрень случится, и неконтролируемый им риск того, что некая хрень случится. Зоран продолжал управлять работой одной из электронных площадок, принадлежавших Nasdaq. Со временем компания передала ему управление более крупными площадками, а связанный с этим риск возрос. К концу 2011 г. он контролировал работу всех площадок, принадлежавших Nasdaq. (Его должность называлась «руководитель стратегических операций».) Он провел большую часть этих шести лет, добавляя сложности площадкам по причинам, которые сам не всегда понимал. Деловые люди просто решали, что надо вносить кое-какие изменения, а ему оставалось только исполнять указания. «Приказ Post-Only стал первым изменением, доставшим меня», – рассказывает Зоран о приказе, предназначенном исполняться, только если трейдер получал откат от биржи. – На кой хрен его надо было выдумывать?» От Зорана ожидали, что он будет каким-то образом улаживать требования, предъявляемые к площадкам Nasdaq крупнейшими клиентами компании (высокочастотными трейдерами) и одновременно поддерживать площадки в стабильном и безопасном состоянии. Это, как если бы от бригады механиков на пит-стопе потребовали раскурочить болид, отрезать ремни безопасности и вообще сделать все что угодно, только бы автомобиль мог ехать быстрее прежнего, и одновременно снизить риск гибели для пилота. Причем в случае смерти водителя ответственность произвольно возлагалась бы лишь на одного члена бригады. На Зорана.

Такое положение дел добавило неопределенности в действия «бригады механиков». И не только потому, что высокочастотные трейдеры требовали внесения изменений в систему только в свою пользу – обычно же изменение системы увеличивало риски для всех, кто от нее зависел. Добавление кода и новых свойств в систему торговой площадки было подобно усилению транспортной нагрузки на автомагистраль. Предсказать последствия своих действий теперь становилось невозможно. Ты лишь понимал, что своими действиями еще более запутывал ситуацию. «Никто не пытается контролировать то, чего он не понимает, – объясняет Зоран, – а непонимание-то продолжает расти». Он полагал, что хорошо справляется с кризисными ситуациями, но не видел смысла в том, чтобы создавать кризисы, а потом демонстрировать свое виртуозное мастерство. Ему куда лучше удавалось управлять площадкой, чем выстраивать отношения с кучкой заправил фондового рынка. Он был слаб в корпоративных играх.

С каждым днем работа нравилась Зорану все меньше и меньше, пока в марте 2012 г. его не уволили, после чего ему позвонил Дон Боллерман. Он хотел, чтобы Зоран управлял работой площадки для IEX. «Я не могу пригласить тебя прямо сейчас, в основном потому, что у нас нет денег и мы даже еще не знаем, чем займемся, – сказал Дон, – но я могу пригласить тебя позже». Дон знал, что Зоран пал жертвой внутрикорпоративных баталий, а главное, что он, возможно, был лучшим администратором электронной площадки, которого ему доводилось встречать. «У него были все необходимые качества, – рассказывает Дон. – Он не терял головы в стрессовой ситуации. Разбирался в сложных и крупных системах. Мог мысленно проникать в нее, моделировать в своем воображении, с большой точностью. Диагностировать и предвидеть появление проблем».

Немного смущало, что от гиков, которые теперь администрировали финансовые рынки, также ожидали психологической устойчивости тест-пилота. Но к тому времени, когда Дон обратился к Зорану, стало очевидно, что инвесторы утратили веру в американский фондовый рынок. С момента мгновенного обвала, случившегося в мае 2010 г., фондовый индекс S&P вырос на 65%, тогда как объем торгов – только на 50%.

Впервые в истории желание инвесторов участвовать в торгах не росло вместе с рыночными ценами. До мгновенного обвала 67% домашних хозяйств в США владели акциями, а к концу 2013 г. их осталось только 52%. Фантастически взлетевший после кризиса бычий рынок был примечателен количеством американцев, не пожелавших на нем торговать. Причины рухнувшего падения доверия к рынку ценных бумаг лежали на виду. По мере того как американский рынок становился все менее понятным, он становился и поразительно беспорядочным. Непредсказуемо вели себя не только цены, но и сам рынок, а связанная с этим неопределенность должна была, рано или поздно, перекинуться на многие зарубежные фондовые рынки, рынки облигаций, опционов и валюты, повторявшие устройство американского фондового рынка.

В марте 2012 г. бирже BATS пришлось отложить первичное размещение собственных акций из-за «технических ошибок». В следующем месяце New York Stock Exchange отменила множество сделок вследствие ошибки, вызванной «сбоем в работе оборудования». В мае Nasdaq провалила первичное размещение акций Facebook Inc., поскольку некоторые инвесторы, отправившие приказы на покупку этих акций, фактически передумали еще до того, как была достигнута договоренность о цене акций, поскольку некоторые компьютеры биржи не смогли справиться со скоростью, с которой другие компьютеры биржи позволяли инвесторам изменять свои решения. В августе 2012 г. компьютеры Knight Capital, крупной HFT-фирмы, взбесились и провели сделки, стоившие ей $440 млн и приведшие к ее срочной продаже по сниженной цене. В ноябре NYSE пострадала, как было заявлено, «от отключения механизма сопоставления», и ей пришлось остановить сделки по 216 пакетам акций. Три недели спустя некий сотрудник Nasdaq щелкнул мышкой не по тому значку на экране своего компьютера и остановил публичное размещение акций компании под названием WhiteHorse Finance. В начале января 2013 г. BATS объявила, что на ней начиная с 2008 г. из-за неустановленной ошибки в работе компьютера самопроизвольно и незаконно совершались сделки по ценам меньше, чем требовала Национальная лучшая котировка на покупку и продажу (NBBO), т.е. не в пользу инвесторов.

Таковы лишь некоторые взятые за один год примеры того, что обычно называлось «сбоями в работе оборудования» на новых автоматизированных биржах. В целом за два года после мгновенного обвала на биржах произошло вдвое больше отключений, чем за предшествующие 10 лет. Сбои в работе оборудования сопровождались столь же обескураживающими колебаниями цен на акции. Так, в апреле 2013 г. цена на акции Google упала с $796 до $775 за три четверти секунды, а потом за секунду поднялась до $793. В мае сектор коммунальных услуг пережил мгновенный мини-обвал – цена акций упала на 50% и более за несколько секунд, а потом вернулась на первоначальный уровень. Теперь такие мгновенные мини-обвалы отдельных видов акций происходили постоянно, оставаясь в основном незамеченными.

Зоран любил доказывать, что в действительности число «сбоев в работе оборудования» в 2012 г. не увеличилось по сравнению с 2006 г., просто возросли финансовые последствия отказов системы. Он также не признавал термина «сбой». («Хуже слова не подобрать».) Когда при отказе в работе какого-нибудь компьютера проверялась работа биржи, ее администратор, обычно понятия не имевший о том, что происходит и как это можно исправить, вынужден был полагаться на своих технических специалистов. А поскольку ему надо было что-то объяснять, то он и говорил о «сбое в работе оборудования». Вот и создавалось впечатление, будто и в самом деле невозможно объяснить механизм работы финансового рынка, не прибегая к расплывчатым определениям и бессмысленным терминам.

Если бы можно было одной фразой охарактеризовать проблемы, возникающие на фондовом рынке в связи с использованием компьютеров, то Зоран предпочел бы выражение «нормальные аварии».

Когда Боллерман позвонил ему снова, в конце лета 2012 г., у создателей IEX уже сформировалось представление о том, какой должна быть новая биржа, и появилась надежда, что они найдут деньги для ее финансирования. Но их идея была по своей сути идеалистической, и поэтому Зоран воспринял ее скептически. Он не был уверен в том, что финансовый рынок можно в принципе сделать справедливым. Но ему, безусловно, пришлось по вкусу предложение администрировать биржу, которую он помогал проектировать, чтобы ограничить число факторов, не поддающихся его контролю. Зоран пришел IEX на встречу с Брэдом, Робом, Джоном Шволлом и Ронаном. Первым трем он понравился, а Ронану не очень. «Меня оттолкнуло в нем то, что он, блин, все никак не затыкался», – вспоминает Ронан.

В течение первых нескольких месяцев после выхода на новую работу Зоран всех доводил до белого каления. В отсутствие кризиса на рынке он создавал кризисы в их сообществе. Когда ему рассказывали о каком-либо новом свойстве, которое желали ввести в систему, и спрашивали: «Это затруднит управление системой?», то Зоран отвечал: «Cмотря, что вы считаете “затруднением”». Или если его спрашивали, повлияет ли какое-нибудь незначительное изменение на стабильность системы, то Зоран отвечал: «Это смотря что вы считаете “стабильностью”». Каждый свой ответ он сопровождал сдавленным смешком, после чего сам задавал вопрос. Исключением стал случай, когда его спросили: «Почему ты всегда отвечаешь вопросом на вопрос?» Его ответ был: «Для ясности».

Зорану также казалось, что его новые коллеги не способны понять разницу между тем, что он может и не может контролировать. За первые 30 дней на новом месте он отправил 15 электронных писем на одну тему – пытаясь привлечь внимание к тайнам, присущим всем технологическим сбоям на любом фондовом рынке. Зоран даже пригласил специалиста, который должен был выступить с докладом в его поддержку. «Это был один из тех немногих случаев, когда наши люди завелись до того, что готовы были вцепиться друг другу в глотки, – вспоминает Брэд. – Все технари с ним согласились, а бизнесовые возражали: “Если что-то ломается, то как же не искать виновника?”»

Терпение Брэда лопнуло после того, как приглашенный оратор ушел, а Зоран запустил в рассылку пост под названием «Краткая история человеческих ошибок». Ее суть сводилась к тому, что если сложная система выходит из строя, то это никогда не происходит по вине какого-либо одного человека. В посте описывалась катастрофа, произошедшая с неким компьютером, а в заключение говорилось: «…вы должны были заметить, что причиной этого стала не какая-то отдельная мелочь. Не виноват и разработчик, случайно удаливший не ту таблицу. Сошелся ряд причин, которые совместно ударили со всей силы, скорее всего, все они стали проявлением более крупных проблем, возникших в данной организации, а не чьей-то индивидуальной проблемы». Вот тогда Брэд наконец-то прошел десяток метров от своего стола до стола Зорана и крикнул: «Хватит рассылать эти долбаные мейлы!»

Зоран перестал их рассылать. Позже он скажет: «Я знаю, что делать, когда вокруг меня все рушится, но когда все спокойно, меня начинают одолевать всякие мысли».

Поначалу Брэд был заинтригован тем, как парень, не терявший головы в стрессовой ситуации, может при этом так бояться обвинений в свой адрес при возникновении неполадок. «Он очень хорош в критические моменты, – позже рассказывал Брэд, – когда надо действовать быстро. Под давлением обстоятельств. Я сам это видел. Но он как квотербек, который прекрасно проводит игру, а следующие шесть дней объясняет, что его пас перехватили не по его вине, пока его не одернут: ”Прекрати, чувак, у тебя же прекрасная статистика распасовок”».

Тогда до Брэда дошло: «Зоран ведет так себя от неуверенности, порожденной тем фактом, что его заслуги получают больше признания в тех случаях, когда возникают неполадки, чем когда их нет». Потом Брэд понял, что эта проблема была присуща не только Зорану, но и всем технарям Уолл-стрит. Рынками теперь управляли технологии, а к технарям до сих пор относились как к инструментам. Никто не брал на себя труд объяснять им особенности бизнеса, а им приходилось приспосабливаться к его запросам и страдать от его провалов, что, возможно, и послужило причиной столь многих бросающихся в глаза сбоев. (Исключение составляли HFT-фирмы – там технари чувствовали себя королями, но ведь у этих фирм не было клиентов.) Сильнее всех довели до крайности известных своими талантами инженеров Nasdaq. Из-за постоянного давления, которое испытывали технари Nasdaq, переписывавшие код в соответствии с потребностями высокочастотных трейдеров, биржа превратилась в жуткое и нервозное рабочее место. Сначала менеджеры навязывали технарям неоправданные требования, а потом, когда их выполнение нарушало работу системы, сваливали всю вину за это опять-таки на технарей. Такое скотское обращение выводило технарей из себя. «С ними надо обращаться по-человечески, – объясняет Брэд, – и дать им понять, что их никто не станет винить просто потому, что возникли неполадки». Мы все знаем, что сбоев не избежать, и они не обязательно случаются по чьей-то вине.

Роб и Джон Шволл, кажется, согласились с тем, что такой подход будет правильным при общении с нанятыми ими бывшими сотрудниками Nasdaq – заверять их снова и снова в том, что их не будут винить, что бы ни случилось, привлекать к обсуждению всех деловых вопросов, чтобы они могли осознать свою роль в их решении, и т.д. У Ронана на это терпения не хватало. «Да ладно, они пришли к нам из американской корпорации, – говорил он, – а не из Освенцима». Однако со временем даже Ронан разглядел в Зоране полезные качества, которые он сперва не заметил. «Чтобы правильно администрировать рынок, нужно быть самым охренелым параноиком в мире, – рассуждал Ронан, – а Зоран самый охренелый параноик в мире. Он думает на десять шагов вперед о неприятностях, которые могут случиться по дороге, поскольку думает о том, что станет с ним, если неприятности случатся. И он вправду в этом разбирается».

Утром 25 октября 2013 г. Зоран Перков, как всегда, поехал на метро от своего дома до Уолл-стрит. И, как всегда, читал то ли книгу, то ли техническое описание и пытался делать вид, что окружающих его людей не существует. Разница между этим утром и прочими заключалась в том, что ему предстояло открыть фондовую биржу, а биржу, подобную этой, он еще никогда не администрировал. Свободная, незапятнанная, целеустремленная и построенная с нуля людьми, которых он не просто обожал, но которым теперь еще и доверял.

«Каждое утро система начинает работать без сохранения данных, – говорит он о механизмах сопоставления приказов на биржах в целом. – Она не знает, чего от нее ждут. 99% времени она выполняет те же операции, что и в предшествующий день». В тот конкретный день это, возможно, было не так, поскольку механизм сопоставления IEX никогда ничего раньше не сопоставлял. Зоран сел за свой рабочий стол в офисе IEX, ткнул в несколько кнопок и увидел, как на экране его компьютера стали появляться строчки программного кода. Он достал свою старую потрепанную мышку и только тогда заметил, что она не работает. Он нахмурился. «Это моя боевая мышка, – объясняет Зоран. – С ее помощью я открывал все без исключения биржевые сессии в течение десяти лет». Он постучал ею по столу, понял, что, видимо, села батарейка, и ненадолго задумался, как ее заменить. «Моя жена смеется надо мной, потому что я не знаю, как пользоваться микроволновкой, зато могу администрировать работу торговой площадки», – говорит Зоран. Он заменил свою боевую мышку на другую и снова посмотрел на экраны. Проходили секунды, время близилось к половине десятого, когда открывается американский фондовый рынок, а вместе с ним должна была начать свою работу новая биржа, призванная его изменить. Зоран смотрел на экраны и ждал неприятностей. Но их не наблюдалось.

Когда до половины десятого оставалась минута, к столу Зорана подошел Брэд. По всеобщей договоренности Брэд должен был открывать сессию в этот первый день. Он недоуменно взглянул на клавиатуру.

– Что мне надо сделать?– спросил Брэд.

– Просто нажми «Ввод», – ответил Зоран.

Все находившиеся в помещении считали секунды, оставшиеся до открытия сессии:

– Пять… Четыре… Три… Два… Один. Шесть с половиной часов спустя рынок закончил свою работу. Зоран понятия не имел о том, закрылся ли рынок в плюсе или минусе. Десять минут спустя Зоран уже проходил в одиночестве мимо Мемориала памяти жертв 11 сентября и курил сигарету. «Это было похоже на первый день борьбы с безалаберностью», – вспоминает он.

ДВА С ПОЛОВИНОЙ МЕСЯЦА спустя 16 человек – руководители или старшие трейдеры некоторых крупнейших инвестиционных менеджеров фондового рынка – собрались в конференц-зале на верхнем этаже небоскреба на Манхэттене. Они прилетели со всей страны, чтобы выслушать доклад Брэда о том, что он узнал об американском фондовом рынке с начала работы IEX. Работа биржи позволила ему собрать новую информацию. Однако позволить людям, заинтересованным в установлении истины, хоть одним глазком взглянуть на нее теперь считалось делом слегка крамольным.

– Это прекрасная возможность, чтобы во всем этом разобраться, – объяснил Брэд. – Нельзя стоять в сторонке и наблюдать. Нужно быть в игре, чтобы разглядеть ее.

Эти 16 инвесторов контролировали в общей сложности на фондовом рынке вложения в размере примерно $2,6 трлн, что составляло приблизительно 20% от объема всего американского фондового рынка. Все вместе они платили крупным банкам Уолл-стрит примерно $2,2 млрд из тех $11 млрд в год, что банки ежегодно зарабатывали на комиссионных от исполнения биржевых приказов. Среди инвесторов не наблюдалось полного единодушия. Некоторые из них также инвестировали в IEX, но большинство – нет. Пара инвесторов, видимо, умудренных опытом, считала, что наивно полагать, будто идеалистический подход способен как-то повлиять на Уолл-стрит. Некоторым казалось, что важно не забывать: внедрение технологий позволило снизить торговые издержки по сравнению с тем, какими они были несколько десятков лет тому назад, и потому эти инвесторы лишь искоса поглядывали на те трюки, которые посредники с Уолл-стрит проделывали, чтобы не позволить технологиям и дальше снижать издержки. Но к чему бы они ни склонялись, все присутствовавшие были, по крайней мере, немного разгневаны, потому что в течение последних лет слушали сообщения Брэда о скрытых пружинах американского фондового рынка. Теперь они воспринимали его не столько как ушлого парня, который хочет им что-то впарить, сколько как своего партнера, пытающегося, возможно по-донкихотски, исправить извращенную до основания финансовую систему.

– Вы вроде как в курсе того, что происходит, но у вас нет для этого подходящего объяснения, – обратился к собравшимся один из инвесторов. – А Брэд предлагает нам объяснение.

Другой инвестор добавил:

– Речь идет не о техническом исполнении, а об явлении. Я чертовски устал от того, что меня постоянно накалывают. Выходя на рынок, я хочу знать, что там все чисто.

Еще один инвестор разразился тирадой:

– Неожиданно рынок превратился в царство алгоритмов и роутеров. Нелегко разобраться что к чему. Нечего почитать по этому вопросу. Приходится просто звонить людям и беседовать с ними. В банке не дадут вам прямого ответа на любой вопрос. Им говоришь, что небо голубое, а они, что зеленое. Ты в растерянности: “О чем это вы?” А через полчаса выясняется, что они изменили определение “неба”. Спрашиваешь их об одном, и они понимают, о чем их спрашивают, но не хотят отвечать. Когда я в первый раз поговорил с Брэдом и он объяснил мне, как на самом деле работает система, то у меня челюсть, наверное, до пола отвисла».

Еще одного инвестора заинтересовал сам Брэд: «Почему человек выбрал такой нелегкий путь? Это не похоже на то, что мы обычно наблюдаем. Если его дело выгорит, то Брэд заработает. Но заработает меньше», чем если бы остался в RBC.

Все 16 инвесторов представляли сильный пол. На большинстве были костюмы с глубокими складками на спине, и это выглядело так, будто по их спинам прошлись кнутом. Они отличались от тех, кто работал в крупных банках Уолл-стрит, и высокочастотных трейдеров. Они вряд ли были склонны бегать из одной компании в другую и с гораздо большей долей вероятности строили свою карьеру на одном месте. Они также были сильно разобщены. Они не были хорошо знакомы друг с другом и не видели оснований – пока Брэд не сделал им такого предложения – для того, чтобы организоваться в какое-либо подобие боевой единицы. Многие из них только что прилетели в Нью-Йорк, и некоторые, несомненно, утомились. Общались они неформально и дружелюбно, без обычного в таких случаях раздувания своего статуса. Возможно, не все они были готовы проявлять свое возмущение, но все могли еще испытывать любопытство.

Так или иначе, но все они теперь понимали, что этот 35-летний выходец из Канады неким образом разобрался в устройстве американского фондового рынка, как, возможно, никто другой. «Теперь для меня нет секретов в этой игре, – заявил Брэд. – Я научился понимать, о чем действительно сообщают в пресс-релизах». 22 августа Nasdaq вырубилась на два часа –по заявлению биржи, из-за технического сбоя в работе SIP (процессора информации о ценных бумагах). Брэд полагал, что знает причину: Nasdaq по-крупному вложилась в новую крутую технологию, которую высокочастотные трейдеры использовали для наращивания скорости, и скромненько – в базовую инфраструктуру площадки, предназначенной для простых инвесторов. «Nasdaq приобрела современную систему для HFT, – рассказывает Брэд, – 17-киловаттные серверы с жидкостным охлаждением, повсюду разместила кросс-коннекторы и всякую такую хрень, но есть у них единственное слабое место на всей бирже – это SIP, а о нем-то они и не позаботились. Его обслуживанием занималась некомпетентная команда». Четыре дня спустя две публичные фондовые биржи, BATS и Direct Edge, заявили о планируемом слиянии. В нормально действующей отрасли компании, выполняющие одинаковые функции, объединяются, чтобы, укрепившись, предпринять снижение издержек. Но, как сообщалось в последовавшем за слиянием пресс-релизе, обе биржи намеревались и впредь работать самостоятельно. Для Брэда причина слияния была очевидной: обе биржи, хотя бы частично, принадлежали HFT-фирмам, а с их точки зрения, чем бирж больше, тем лучше.

Через несколько недель и Nasdaq, и New York Stock Exchange объявили, что они расширили трубопровод, по которому происходит передача данных между HFT-компьютерами и механизмами сопоставления приказов на каждой из этих бирж. Цену за пользование новой трубой установили в $40 000 в месяц, в то время как раньше HFT-фирмы платили по $25 000 за прежнюю трубу меньшего размера. Увеличение скорости составило две микросекунды.

Брэд понял, что модернизация затевалась не ради того, чтобы оборот на рынке вырос, когда высокочастотные трейдеры станут получать информацию на две микросекунды быстрее, а из-за того, что все HFT-трейдеры боялись, что конкуренты могут их опередить, а биржи придумали, как заработать на их страхах.

На фондовом рынке, чью работу теперь определяли «случайные» технические сбои, на самом деле ничего случайного не происходило. Даже у самых странных происшествий были свои причины. Например, однажды инвесторы узнали, что приобрели акции некоей компании по $30,0001 за штуку. Но как можно заплатить одну сотую цента за что-либо?

Оказывается, без проблем.

Высокочастотные трейдеры воспользовались таким типом приказа, который позволял им добавлять десятичные знаки справа от десятичной запятой, чтобы опередить тех, кто пытался приобрести акции по цене $30,00. Редко кто объяснял причину изменений, они просто происходили. «То, что эта отрасль такая непрозрачная, должно настораживать, – рассуждал Брэд. – То, что люди, которые зарабатывают больше всех, стремятся как можно больше скрыть, также должно настораживать».

Все, что Брэд предпринимал на своей новой бирже, делалось ради ее большей прозрачности и с целью вынудить Уолл-стрит последовать ее примеру. 16 приглашенных инвесторов поняли основную стратегию развития IEX: сперва она начнет работу в качестве частной биржи, а публичной станет, когда ее торговый оборот позволит ей выплачивать миллионы долларов в виде сборов за исполнение распорядительных функций. Будучи формально темным пулом, IEX сделала то, чего никогда не делали другие темные пулы Уолл-стрит, – опубликовала правила своей работы. Впервые инвесторы могли узнать, какие типы приказов можно будет отдавать, а также – получат ли некие трейдеры право особого доступа. Таким образом, IEX в качестве темного пула пыталась установить новый стандарт прозрачности и, возможно, пристыдив других, заставить их последовать ее примеру. Или, возможно, не рассчитывала на это. «Я, было, полагал, что хотя бы один темный пул последует нашему примеру и опубликует свои правила, – рассказывал Брэд инвесторам. – Обязательно найдется тот, кому нечего скрывать. Я предполагал, что шесть или семь из 44-х могли бы так поступить. Не нашлось никого. Ноль. В настоящее время существует 44 биржи, и ни на одной из них нет никого, кто имел бы представление о том, как они торгуют. Разве никому не приходило в голову, что рассказать людям о том, как устроена и работает биржа, – это хорошая идея? Люди могут вспомнить финансовый кризис и возмутиться: ”Как можно выдавать ипотечный кредит без представления документов? Это же абсурд”. Но банки ведь выдавали. И теперь сделки на триллионы долларов проводятся на биржах, где никто понятия не имеет о том, как они работают, потому что нет соответствующей документации. Это ничего вам не напоминает?»

Далее он объяснил, как упорно рынок хотел оставаться в тени и как сильно люди, управлявшие им, желали провала IEX. Еще до открытия IEX брокеры крупных банков Уолл-стрит принялись ей тайно вредить. Так, Брэду позвонил инвестор, чтобы рассказать о представителе Bank of America, который только что сказал ему, что владеют IEX фирмы, занимающиеся высокочастотным трейдингом. В то утро, когда IEX начала свою работу, менеджер инвестиционной фирмы ING организовала массовую рассылку электронных писем, оформленных так, будто они написаны от ее имени неким сотрудником крупного банка Уолл-стрит, а говорилось в них следующее: «В связи с ожидаемым открытием IEX мы просим, чтобы все приказы, направленные в наш отдел торговли акциями, не предназначались для исполнения на площадке IEX. …Меня по-прежнему беспокоит конфликт интересов, присущий ее бизнес-модели. Как следствие, я прошу воздержаться от исполнения приказов на площадке IEX».

Сотрудники IEX рисковали своей карьерой, чтобы преодолеть конфликт интересов на фондовом рынке. Они отказались от легких денег, которые им предлагали крупные банки Уолл-стрит – чтобы избежать конфликта интересов. С той же целью инвесторы, поддержавшие IEX, структурировали свои вложения таким образом, чтобы самим не получать прибыли от отправки приказов на эту биржу. Прибыли от их вложений направлялись к тем, чьими деньгами они управляли. Инвесторы также настояли на том, чтобы их доля в капитале IEX не превышала 5%, чтобы не создавалось впечатления, будто они контролируют биржу. Перед ее открытием Брэд отклонил поступившее от биржи IntercontinentalExchange (известной как ICE), новой владелицы New York Stock Exchange, предложение о покупке IEX за сотни миллионов долларов, отказавшись тем самым от возможности быстро разбогатеть. Для сближения собственных интересов с интересами массового инвестора IEX планировала снизить размер комиссионных по мере роста объема торговли – для всех пользователей биржи.

И в день открытия IEX та же менеджер из ING, которая ранее отказалась встречаться с представителями биржи, желавшими разъяснить для нее принципы своей работы, стала распространять слухи о том, что в IEX имеет место конфликт интересов.

Кроме того, появление IEX на американском фондовом рынке сопровождалось всевозможными странностями. Ронан отправился на закрытую конференцию для трейдеров. Никаких СМИ, зато много больших шишек с Уолл-стрит. Его впервые пригласили на мероприятие для избранных, и он решил не высовываться. По пути в туалет услышал, как в холле кто-то произнес: «Сейчас начали обсуждать IEX». Ронан вернулся в конференц-зал и стал свидетелем дискуссии, в которой приняли участие главы нескольких крупных американских публичных фондовых бирж. Все они сошлись во мнении, что IEX только усугубляет самую большую проблему американского фондового рынка – фрагментацию. На рынке уже действовали 13 публичных и 44 частных биржи, так кому понадобилась еще одна? Когда пришла очередь высказываться аудитории, Ронан взял микрофон.

«Привет, меня зовут Ронан, и я не совсем вовремя пошел отлить, – заявил он, а потом произнес краткую речь, завершив ее словами: – Парни, мы не похожи ни на вас и ни на кого другого на этом рынке. У нас один стоит целой армии». Он думал, что говорил спокойно и взвешенно, но толпа, принимая во внимание особенности собравшейся в зале публики, можно сказать, впала в неистовство, т.е. зааплодировала. «Господи, я думал, что ты сейчас кинешься драться», – сказал впоследствии Ронану участник конференции.

Другие биржи невзлюбили IEX по вполне понятным причинам, а причины, по которым ее невзлюбили крупные банки Уолл-стрит, были не столь очевидны. Но чем отчетливее крупные банки осознавали, что крупные инвесторы считают Брэда своего рода третейским судьей фондового рынка, тем тоньше становились их методы борьбы с ним. Вместо того чтобы высказывать свои возражения ему непосредственно, они приводили возражения, по их заявлению, услышанные от представителей других крупных банков. Сотрудник Deutsche Bank мог сказать, что сотрудник Citigroup огорчался от того, что сотрудники IEX учили инвесторов тому, как вынуждать банки направлять приказы на IEX, или нечто в том же духе. «Когда я приходил к ним, они были сама любезность, – рассказывает Брэд. – И я стал подозревать, что они собрались уморить нас голодом». Но так, чтобы это не было очевидным. Накануне открытия IEX Брэду позвонил знакомый из Bank of America и сказал: «Слушай, приятель, что происходит? Я был бы вам признателен, если бы вы заявили, что мы оказываем вам поддержку». Bank of America был первым в списке на получение документации, требуемой для подключения к бирже, однако и в день открытия все еще не спешил с подключением. Брэд отказался помогать Bank of America с выходом из этого затруднения. «Мы должны как можно чаще давить на стыд», – указал он.

Через девять недель после открытия IEX стало совершенно очевидно, что банки не выполняют инструкции своих клиентов и не отправляют их приказы для исполнения на новую биржу. Некоторые инвесторы из числа присутствовавших на совещании знали об этом, остальные узнали только теперь. «Когда мы сказали банкам, что хотим, чтобы приказы направлялись на IEX, – рассказывал один из инвесторов, – то в ответ слышали: “А зачем вам это понадобилось? Это не в наших силах!” Мне на ум пришла фраза “визжали как свиньи”». Через шесть недель после открытия IEX сотрудники UBS, крупного швейцарского банка, непреднамеренно сообщили крупному инвестору, что ни один из его приказов не направляли для исполнения на IEX вопреки полученному от него четкому указанию. Руководитель другого крупного взаимного фонда подсчитал, что, когда он давал инструкции крупным банкам об отправке приказов на IEX, те поступали так «самое большее в 10% случаев». Четвертому инвестору сообщили в трех разных банках, что не хотят подключаться к IEX, потому что не хотят платить по $300 в месяц за подключение.

Из всех банков, намеренно не спешивших выполнять инструкции своих клиентов касательно отправки их приказов на IEX, самую лучшую отговорку придумали в Goldman Sachs: мол, они опасались отдавать своей компьютерной системе приказ на выполнение тех действий, которые она прежде не выполняла. В августе 2013 г. автоматизированная торговая система банка провернула множество безумных и скандальных сделок, в результате чего он потерял сотни миллионов долларов (пока публичные биржи, ко всеобщему изумлению, не согласились отменить эти сделки). Goldman не хотел выдавать своим торговым компьютерам новых инструкций, пока не разберется, почему те перестали выполнять прежние. То, как в офисах этого банка обращались с Брэдом, – как его выслушивали, как переправляли вверх по цепочке инстанций, а не выставляли за дверь, заставило Брэда поверить в правдивость их отговорки. Он чувствовал, что здесь его принимают всерьез. Например, после его первой встречи со специалистами по фондовым операциям аналитики банка предупредили своих клиентов, что тем следует с большей осторожностью инвестировать в Nasdaq Inc.

Другие банки (за исключением Morgan Stanley и J. P. Morgan) выбрали выжидательно-агрессивную тактику, но, случалось, вели себя просто агрессивно. Сотрудники Credit Suisse распространяли слухи о том, что IEX не была по-настоящему независимой биржей, а принадлежала Royal Bank of Canada, т.е. попросту являлась инструментом крупного банка. Однажды вечером в баре Манхэттена сотрудник IEX наткнулся на топ-менеджера Credit Suisse, который заявил: «После того как вы, парни, рухнете, приходите ко мне, я дам вам работу. Хотя, постойте, нет, все ненавидят вас за вашу гребаную смелость, поэтому я ничего вам не дам». В середине первого дня работы IEX ее сотруднику позвонил топ-менеджер Bank of America, сообщил, что у его коллеги есть «связи в ирландской мафии», и намекнул: «Вы же не захотите, чтобы те парни взбесились». Сотрудник пришел с этим к Брэду, а тот просто отрезал: «Он просто брешет». Сотрудник не был настолько в этом уверен, а потому устроил смс-переписку:

Сотрудник IEX: «Я должен чего-то опасаться?»

Сотрудник Bank of America: «Да».

Сотрудник IEX: «Ты это серьезно?»

Сотрудник Bank of America: «Шучу».

Сотрудник IEX: «Пока не замечал, чтобы какие-нибудь ирландцы следили за мной».

Сотрудник Bank of America: «Будь осторожен, когда в следующий раз будешь садиться к себе в машину».

Сотрудник IEX: «Хорошо, что у меня нет машины».

Сотрудник Bank of America: «Ну тогда в машину своей подружки».

До Брэда также доходили слухи о том, что крупные банки Уолл-стрит отговаривали своих инвесторов от отправки приказов на IEX, мол, она работает слишком медленно. Годами банки продавали скорость и агрессивность своих торговых алгоритмов, попутно внушая инвесторам, что «медленно» всегда значит «хуже». Они, похоже, и самих себя убедили в том, что новые скорости на рынках действительно работали на их клиентов. И даже придумали псевдотехническое название для низкой скорости – риск задержки. («Если придумать звучное название, то люди поверят, что оно обозначает нечто действительно важное», – объясняет Брэд.) Задержка в 350 мкс, введенная на IEX, чтобы сбить со следа хищников фондового рынка, равнялась примерно одной тысячной времени, необходимого для моргания. Но инвесторов годами приучали верить в то, что эта одна тысячная имеет значение для того, чтобы их приказы исполнялись как можно быстрее и агрессивнее. Действуйте как диверсанты! Как рейдеры! Однако значение, которое придавалось скорости, не имело смысла – сколь быстро ни исполнялся приказ инвестора, его всегда опережали высокочастотные трейдеры. Чем быстрее исполнялся приказ, тем быстрее он попадал в одну из различных HFT-ловушек. «Но как можно доказать, что миллисекунда не имеет значения?» – задался вопросом Брэд.

Он озадачил этой проблемой «пазл-мастеров». В их команду включили Ларри Ю, которого Брэд представлял не иначе, как с коробкой кубиков Рубика под столом. (Стандартный кубик размерами 7,5?7,5 см он собирал менее чем за полминуты и поэтому всегда смазывал его ВД-40, чтобы тот мог крутиться быстрее. В своей коробке Ю хранил еще более интересные модели размерами 10?10 и 12,5?12,5 см, гигантский кубик неправильной формы и т.д.) Ю сформировал две диаграммы, которые Брэд представил вниманию инвесторов, спроецировав их на экран.

Для того чтобы разглядеть что-нибудь на фондовом рынке, необходимо перестать полагаться на собственные глаза и взамен попытаться представить, как это мог бы сделать компьютер, будь у него глаза. Первая диаграмма демонстрировала инвесторам, как человеческий глаз воспринимает ход торгов на всех американских публичных фондовых биржах, взяв в качестве примера куплю-продажу самых востребованных акций одной компании (Bank of America Corp.) в течение 10 мин с посекундной разбивкой. Кажется, что торги идут непрерывно, даже лихорадочно. Каждую секунду что-нибудь да происходит – заключается сделка или, куда чаще, поступает приказ на покупку или продажу. На второй диаграмме было показано, как те же торги на всех американских публичных фондовых биржах воспринимает компьютер в течение одной секунды с разбивкой на миллисекунды. Так вот, вся торговая активность была сконцентрирована в периоде, равном 1,78 мс, который на диаграмме выглядел, как обелиск, вознесшийся над пустыней. В течение же 98,22% всех остальных миллисекунд на американском фондовом рынке не происходило ничего. Для компьютера рынок даже самых активно торгуемых в мире акций предстал бессобытийным, почти безжизненным местом. «Да, вашим глазам рынки кажутся динамичными, – объяснял Брэд. – Но на самом деле они не такие уж и динамичные». Вероятность того, что инвестор упустит нечто важное в течение одной трети миллисекунды, была почти нулевой, даже когда речь шла о самых активно торгуемых в мире акциях.

– Я знал, что не стоит беспокоиться об этих миллисекундах, что это чушь собачья, – продолжал Брэд, – потому что если бы они имели значение, то все инвесторы находились бы в Нью-Джерси.

– Что обозначает этот шпиль? – задал вопрос инвестор, указывая на «обелиск».

– Момент прибытия одного из ваших приказов на биржу, – ответил Брэд.

Несколько инвесторов заерзали на своих сиденьях. До них начало доходить, если уже не дошло, что они выполняли роль чаши для пунша – при уподоблении фондового рынка вечеринке. А ведь они вряд ли упустили хоть единое действие, ставшее результатом задержки в одну третью часть миллисекунды. Сами же инвесторы и служили поводом для действий! «Каждый раз, когда на бирже происходит сделка, она подает сигнал, – рассказывал Брэд. – И в течение 50 миллисекунд ничего не происходит. Затем происходит событие. А вслед за ним массированная реакция на него, потом реакция на эту реакцию. HFT-алгоритмы по ту сторону прогнозируют ваши дальнейшие действия, основываясь на том, что вы сейчас сделали». Активность достигает пика примерно через 350 мкс после того, как приказ инвестора вызывает нарастающую лихорадку, – именно столько времени требуется HFT-трейдерам, чтобы с той фондовой биржи, куда инвестор отправил свой приказ, направить уже свои приказы на все остальные биржи.

– Вашим глазам не под силу разглядеть, что происходит в действительности, – объяснял Брэд. – Вы ни фига не увидите. Даже если станете чертовыми киборгами, все равно не увидите. Но если бы не стоило реагировать на ваши действия, кто бы на них стал реагировать?

Хищник возбуждается при появлении жертвы и начинает применять свои стратегии арбитража: рибейт (возврат части комиссионных), латентность (сокращение времени ожидания сделки) и операции на вялом рынке. Брэду не было нужды останавливаться на этом – он уже ознакомил каждого из инвесторов со своими прежними открытиями. Теперь же он хотел, чтобы они сконцентрировали свое внимание на его недавних находках.

В день открытия IEX, когда на ней уже продали полмиллиона акций, скорость потока приказов, проходивших через ее компьютеры, была слишком высокой, чтобы человеческий глаз мог разглядеть некую закономерность. Брэд провел первую неделю или около того, приклеившись к своему терминалу, и пытался хоть что-нибудь выяснить. Уже на этой первой неделе он пытался найти смысл в строчках, которые появлялись на экране его компьютера с частотой 50 строк в секунду. Это все равно что прочитать «Войну и мир» меньше чем за минуту. Все, что он мог увидеть, – поразительно большое количество приказов, отправленных на биржу банками Уолл-стрит, на покупку или продажу мелких лотов по 100 акций. Такие приказы использовали на биржах высокочастотные трейдеры в качестве приманки для сбора информации о рынке с наименьшим для себя риском. Но в данном случае эти приказы поступали не от HFT-трейдеров, а от крупных банков. В конце одного дня Брэд попросил дать ему статистику полученных от конкретного банка приказов – 87% из них были отправлены на покупку или продажу крошечных лотов по 100 акций. Почему?

Через неделю после того, как Брэд уволился из Royal Bank of Canada, его врач заметил, что давление у пациента стало почти нормальным, и вполовину уменьшил прием лекарств. Теперь же, вследствие реакции на новую ситуацию, в которой он не смог разобраться, у Брэда началась мигрень, а давление снова подскочило. «Я изо всех сил напрягался, чтобы увидеть комбинации, – вспоминает он. – Мне их показывали, но мои глаза не могли их разглядеть».

Однажды в послеобеденное время сотрудник IEX Джош Блэкберн случайно услышал, как Брэд рассказывал о своей проблеме. Джош промолчал, но не потому, что был замкнутым, а потому, что был сильно заинтригован, и поначалу не проронил ни слова. Но он полагал, что знает, как решить проблему. С помощью картинок.

Карьера Джоша, как и Зорана, вела свой отчет с 11 сентября 2001 г. Он тогда только начал учебу в колледже, и тут друг прислал ему сообщение, призывая включить телевизор, и Джош увидел обрушение башен-близнецов. «То, что случилось потом со мной, походило на душевный порыв: “А что я могу сделать?”» Пару месяцев спустя он отправился в вербовочный центр ВВС США и попытался записаться на службу. Ему предложили подождать до конца первого курса. Он снова пришел в центр после окончания учебного года. Его направили на службу в Катар, где полковник выявил у Джоша особый талант к написанию компьютерных кодов. Одно задание последовало за другим, и через два года Джош оказался в Багдаде. Там он создал систему для доставки сообщений во все отдаленные подразделения и еще одну систему для создания карт, подобных картам Google, еще до появления настоящих карт Google.

Из Багдада его направили в Афганистан, где в конечном итоге он стал отвечать за получение данных ото всех подразделений разных родов войск американской армии, участвовавших в боевых действиях, и за создание на их основе единой картины, которую командование могло использовать для принятия решений. «Это была настенная карта диагональю семь метров, на которой все происходящее отображалось в режиме реального времени, – вспоминает Джош.

– На ней можно было определить тренды. Увидеть места пуска ракет. Выявить шаблоны, когда они проявлялись, например, что нападение на [американскую военную базу] Кэмп-Виктори будет произведено вслед за послеполуденным намазом. Увидеть [где и когда может произойти нападение] и сопоставить это с теми местами, где нападения действительно происходили».

Фишка была не в том, чтобы просто написать код, позволявший преобразовывать информацию в изображение, а в том, чтобы найти для этого наиболее подходящие элементы – раскраску и графику, которые помогали выявить смысл. «Собрав весь материал воедино и представив его наилучшим образом, можно выявить закономерности», – объясняет Джош.

Работа была нелегкой, но, как оказалось, еще труднее было с ней расстаться. По окончании первого срока службы Джош остался на второй, а когда закончился и тот, пошел на третий. Однако по окончании третьего срока понял, что война подходит к концу и его работа становится все менее востребованной. «Нелегко дается возвращение на гражданку, – рассказывает Джош, – потому что в армии ты видишь результаты своей работы. Дома же, чем бы я ни пробовал заниматься, ничто меня не привлекало, ни в чем я не мог найти смысла». По возвращении домой он стал искать место, где его способности были бы востребованы, и его друг, работавший в финансовой сфере, рассказал ему о том, что открывается новая HFT-фирма. «На войне ты стремишься использовать созданное тобой изображение, чтобы получить преимущество перед противником, – объясняет Джош, – а здесь, чтобы получить преимущество перед конкурентами». Он проработал в той фирме шесть недель, а потом она закрылась, да и работа в ней не приносила ему удовлетворения.

Джош попал на IEX обычным путем – Джон Шволл нашел его, когда рыскал в LinkedIn, и пригласил на собеседование. В то время Джоша завалили предложениями HFT-фирмы. «Я только и слышал от них: “Мы элита”, – рассказывает он. – Они постоянно на это напирали». Джош не очень-то стремился стать частью элиты, а просто хотел найти работу, которая имела бы для него смысл. «Я пришел на собеседование в пятницу, а в субботу мне предложили работу. Брэд сказал, что мы изменим весь образ действий. Но я на самом деле не понимал, о чем он говорит». После трудоустройства Джош вел себя тихо и оставался там, где ему нравилось пребывать, – в тени. «Я просто пытаюсь понять, о чем говорят люди, и прислушиваюсь к их жалобам, – объясняет Джош. – “Хочу то” или “Хочу это”, а потом я свожу их пожелания вместе и нахожу общее решение».

Брэд мало что знал о прошлом Джоша, кроме того, что его дела на службе в армии США вроде как не подлежали обсуждению.

«Все, что мне было известно, – в Афганистане он сидел в трейлере и работал с генералами, – рассказывает Брэд. – Когда я изложил ему свою проблему, мол, не могу увидеть данные, Джош отреагировал просто: “Кликни «Обновить»”».

Оказывается, Джош втихую взял да и создал для Брэда приложение, позволявшее в картинках отображать ход торгов на IEX. Брэд кликнул «Обновить», и теперь информация на экране его компьютера предстала в виде фигур и расцветок. Странные приказы о покупке или продаже лотов по 100 акций неожиданно сложились вместе и выделились удобным для восприятия образом – Брэд смог распознать паттерны, а в них – следы хищнических операций, которых ни он, ни инвесторы представить себе не могли.

Эти новые изображения показали Брэду, каким типичным образом крупные банки Уолл-стрит обращались с приказами инвесторов. Вот как это происходило: скажем, крупный инвестор – взаимный или пенсионный фонд – решает приобрести крупный пакет акций Procter & Gamble. Инвестор действует от имени множества простых американцев, поручивших ему управлять своими сбережениями. Он звонит брокеру, например Bank of America, и сообщает ему о своем желании приобрести 100 000 акций Procter & Gamble. Эти акции торгуются, скажем, по 82,95–82,97, причем пакетами по 1000 штук. Инвестор сообщает крупному банку Уолл-стрит, что готов заплатить, скажем, не больше $82,97 за акцию. Начиная с этого момента у инвестора нет никакой информации о том, как происходит обработка его приказа и содержащейся в нем информации. Теперь же Брэд понял: первым делом брокер прощупывает IEX посредством приказа на покупку 100 акций, чтобы узнать, найдется ли на бирже продавец. Это очень логично: брокер не хочет, чтобы другие участники рынка узнали, что у него есть крупный покупатель, пока он не найдет продавца. Но не совсем логичным было то, что многие брокеры делали после того, как находили продавца: они его игнорировали. Например, на IEX действительно находится продавец, ожидающий покупателя и готовый продать 100 000 акций по $82,96. Однако, вместо того чтобы выйти на биржу и приобрести эту большую партию акций P&G, крупный банк Уолл-стрит продолжает прощупывать IEX посредством приказов на покупку 100 акций P&G по цене $82,97 – или же вообще исчезает. Если бы банк просто прислал на IEX приказ на покупку 100 000 акций P&G по цене $82,97, то инвестор приобрел бы все требуемые ему акции, не взвинчивая на них цену. Вместо этого банк постоянным прощупыванием обозначает как бы настойчивый и очевидный спрос, провоцируя тем самым рост цен на акции P&G за счет инвестора, чьи интересы банк должен бы представлять. Вдобавок к этому урону банк, как правило, в итоге приобретает только небольшую часть затребованных инвестором акций.

– Эта картина открыла для меня в целом новую сферу деятельности, показавшуюся мне безумной, – объяснил Брэд присутствующим. Создавалось впечатление, что крупные банки Уолл-стрит стремились выяснить, есть ли на IEX продавец крупной партии акций, только для того, чтобы избежать с ним сделки. –

Я подумал, почему, черт возьми, они так поступают? Ведь это увеличивает шансы на то, что высокочастотные трейдеры засекут ваш сигнал.

Но не все вели себя подобным образом – пара крупных банков, поразмещав приказы на приобретение 100 акций, все-таки раскошеливалась и скупала остальные, выполняя тем самым поручение своих клиентов. (Royal Bank of Canada, безусловно, вел себя наилучшим образом.) Но в целом крупные банки Уолл-стрит, подсоединившиеся к IEX (в эту группу на первой неделе торгов не вошли Bank of America и Goldman Sachs), от торгов уклонялись. Казалось, они хотели обозначить свое присутствие на всем фондовом рынке, но в действительности пытались избежать участия в сделках за пределами собственных темных пулов.

Теперь Брэд объяснил инвесторам, которые, без сомнения, расплачивались за такое поведение банков, его причины.

Наиболее очевидным было желание банкиров максимально увеличить шансы на исполнение полученных от инвесторов приказов в собственных темных пулах. Чем меньше искреннего усердия банк прилагал к поискам акций P&G за пределами собственного темного пула, тем с меньшей вероятностью он мог их там найти. Такая уклончивость объясняла удивительную способность банков находить в конечном итоге контрагента для заключения сделки внутри собственных темных пулов. Банк, контролирующий менее 10% приказов, поступающих на весь американский фондовый рынок, мог неким образом исполнять более половины приказов своих клиентов, даже не покидая пределов собственного темного пула. Сообща же банкам удалось переместить 38% сделок на американском фондовом рынке в свои темные пулы – именно вышеназванным образом.

– То, что рынок взаимосвязан, это лишь видимость, – сделал вывод Брэд.

Крупные банки Уолл-стрит желали торговать в собственных темных пулах не только потому, что так они больше зарабатывали: помимо получения комиссионных продавали высокочастотным трейдерам права на использование биржевых приказов в своих темных пулах. Они хотели торговать приказами клиентов внутри своих темных пулов, чтобы увеличить объем торгов ради пиара. Статистические методы, используемые для расчета эффективности темных пулов, а также публичных фондовых бирж, выглядели более чем подозрительно. Фондовый рынок оценивался по количеству заключаемых на нем сделок, а также их характеру. Так, согласно широко распространенному убеждению, чем крупнее был средний размер сделки, заключенной на бирже, тем более благоприятной считалась биржа для инвестора. (Выдвигая требование о проведении меньшего числа сделок при покупке или продаже, биржи тем самым снижали вероятность того, что высокочастотные трейдеры раскроют намерения инвестора.) Каждый темный пул и каждая фондовая биржа искали способы состряпать привлекательную статистику – искусство манипуляции данными, возможно, еще никогда не было столь утонченным. Например, чтобы показать, что они в состоянии проводить на своей площадке крупные сделки, биржи публиковали данные о том, сколько «блоковых» сделок на более чем 10 000 акций они провернули. New York Stock Exchange прислала на IEX отчет о проведении 26 мелких сделок после отправки соответствующего приказа с IEX, но потом отправила в бегущую строку тикера информацию об одной блоковой сделке на 15 000 акций. В темных пулах дела обстояли еще хлеще, поскольку никто, кроме управлявших ими банков, не имел четкого представления о том, что в них творилось. Все банки публиковали составленную ими же статистику по собственным темным пулам, и каждый банк ставил себя в рейтинге под № 1.

– Целая индустрия занимается раздуванием данных, потому что ими очень легко манипулировать, а получить правдивые данные очень трудно, – объяснил Брэд.

Банки не только манипулировали статистикой касательно своих темных пулов, они зачастую искали способы обесценить статистику конкурентов. Это была еще одна причина, по которой банки отправляли на IEX приказы на крошечные лоты по 100 акций, – они делали это, чтобы занизить средний объем сделки у конкурентов их темных пулов. Объем сделок ниже среднего на IEX выставлял ее статистику в неприглядном свете – как будто биржа кишела высокочастотными трейдерами. «Когда клиент приходит к брокеру и спрашивает: “Что, черт возьми, происходит? Почему я получаю все эти сообщения о 100 акциях?”, то брокер может с легким сердцем ответить: “Ну я же отправил ваш приказ на IEX”», – рассказывал Брэд. Такая стратегия стоила клиентам денег, а также возможности продать и купить акции, но клиенты об этом никогда не узнают – они увидят только, что средний размер сделки на IEX снижается.

Вскоре после начала торгов IEX опубликовала свою собственную статистику, чтобы в общих чертах описать, что происходит на рынке. «Поскольку поведение каждого участника рынка имеет свои особенности, то невозможно разглядеть особенно плохое поведение», – объяснил Брэд. Теперь это стало возможно. Вопреки отчаянным усилиям банков Уолл-стрит средний размер сделок на IEX намного превосходил наивысшие аналогичные показатели любой фондовой биржи, публичной или частной. Еще важнее, что торги на ней происходили более произвольно и не были связаны с операциями где-либо еще на фондовом рынке. Например, доля сделок на IEX, вызванных изменением цены ряда акций, составляла половину от аналогичных на других биржах. (В результате такие инвесторы, как Уэст-Честер, штат Пенсильвания, и инвестиционный менеджер Рич Гейтс, были «отцеплены» от бирж, которые не успевали корректировать постоянные приказы этих клиентов достаточно быстро в соответствии с изменениями цен на акции.) Также сделки на IEX в четыре раза чаще, по сравнению с другими биржами, заключались по цене в срединной точке между ценой предложения и спроса, т.е. по такой, какую большинство участников сочли бы справедливой. Несмотря на нежелание крупных банков Уолл-стрит отправлять на IEX приказы, новая биржа уже выглядела более привлекательной на фоне темных пулов и публичных бирж, даже по их запутанным стандартам.

Самая большая слабость Брэда-стратега заключалась в его неспособности представить, на какую низость способны другие люди. Он ожидал, что крупные банки откажутся отправлять приказы на IEX, но и вообразить не мог, что они, используя приказы собственных клиентов, и за их же счет будут активно пытаться саботировать работу биржи, для помощи клиентам и созданной.

– Мы хотим создать систему, где правильное поведение будет поощряться, а система ведет себя с точностью до наоборот. И тогда нарушения правил становятся для брокера рациональным выбором, – сделал вывод Брэд.

Такое скверное поведение было на руку высокочастотным трейдерам, которые использовали его самым необычным образом. Однажды, рассматривая шаблоны, подготовленные для него Джошом Блэкберном, Брэд заметил, как некий банк бомбардировал IEX приказами на покупку лотов в 100 акций, вызывая тем самым рост цены на 5 центов в пределах 232 мс. Устроенная IEX задержка в одну треть миллисекунды мало чем способствовала бы сокрытию приказа инвестора, если бы брокер продолжал упорно отправлять крупный приказ, который находился под его контролем куда больше времени, – высокочастотные трейдеры ловили сигнал и опережали его. Брэда интересовало, распространяет ли брокер еще где-либо информацию о полученном им приказе на покупку, и обратил внимание на консолидированный тикер с данными обо всех сделках на американском фондовом рынке.

– Я просто поинтересовался, забрасывает ли этот брокер приказами всю Стрит или только нас? – рассказывал Брэд инвесторам, заполнившим зал до отказа.

– И то, что мы узнали, нас просто потрясло.

Он заметил, что каждой сделке на IEX соответствовала почти аналогичная сделка, которая заключалась почти в то же самое время на какой-либо другой бирже. «Я обратил внимание на странные параметры этих сделок», – сообщил Брэд. Например, если на IEX совершалась сделка по 131 акции, скажем, Procter & Gamble, то потом, буквально через несколько миллисекунд, на другой бирже происходила аналогичная, но по слегка измененной цене. Эта ситуация повторялась снова и снова. Он также заметил, что в каждом случае на одной стороне сделки выступал брокер, сдавший свои трубы в аренду высокочастотному трейдеру.

Вплоть до этого момента большинство выявленных случаев нападения хищников происходило после изменения цены акций. Цена падала или поднималась, о чем высокочастотные трейдеры узнавали раньше всех остальных и пользовались этим к своей выгоде. Примерно две трети всех сделок, заключаемых на фондовом рынке, не сопровождалось изменением цен на акции, т.е. сделки происходили по цене, предложенной продавцом или покупателем, либо по цене, средней между ценами продавца и покупателя. После сделки цены продавца и покупателя не изменялись. Теперь же Брэд увидел, как HFT-трейдеры с помощью банков могли обдирать инвесторов, даже когда цена акций была неизменной. Например, цена на акции Procter & Gamble находилась в пределах 80,50–80,52, их котировка оставалась стабильной – изменения цены не предвиделось. Согласно NBBO, наилучшее предложение покупателя равнялось $80,50, а наиболее выгодная цена, предлагаемая продавцом, составляла $80,52, и акции торговались в этих пределах. Когда на IEX появлялся продавец 10 000 акций Procter & Gamble, то на бирже стремились установить такую цену для исполнения приказов, которая была бы срединной (справедливой), и поэтому 10 000 акций предлагали по $80,51 за штуку. Затем некий высокочастотный трейдер выходил на IEX, а это всегда был HFT, и отщипывал себе понемногу – здесь 131 акцию, там 189. А потом за пределами IEX продавал их – в одном месте 131 акцию, в другом 189 – уже по $80,52. На первый взгляд, HFT-трейдеры выполняли важную функцию, выступая связующим звеном между продавцом и покупателем. Но само существование этого звена было лишено смысла. Почему бы брокеру, контролировавшему приказ на покупку, просто не выйти на IEX от имени своего клиента и не купить предлагаемые акции подешевле?

В тот раз, когда Рич Гейтс проводил свои эксперименты, он сумел добиться того, чтобы его ограбили в темных пулах Уолл-стрит, но произошло это только после того, как он изменил цену акций (потому что обработка приказов в темных пулах умышленно происходила очень медленно, чтобы вызвать изменение цены акций). Те сделки, на которые Брэд теперь обращал внимание, не сопровождались какими-либо изменениями на рынке. Он точно знал причину совершения этих сделок – у банков Уолл-стрит не получалось отправлять приказы собственных клиентов на другие площадки. Например, если инвестор отдавал банку Уолл-стрит приказ, скажем, на покупку 10 000 акций P&G, то банк отправлял его в свой темный пул с инструкциями о том, чтобы приказ оставался там, а покупка происходила только по агрессивно завышенной цене $80,52. Это позволяло банку улучшитьстатистику пула, а также взимать плату с высокочастотных трейдеров вместо того, чтобы платить за исполнение приказа другой бирже, но при этом банк не учитывал все прочие операции на рынке.

На правильно функционирующем рынке инвесторы просто встречались бы в срединной точке, т.е. сделка происходила бы по цене $80,51 за акцию. Не было бы нужды хоть на цент менять цену акций.

Необоснованное изменение цены, вызванное никудышным устройством фондового рынка, также было на руку HFT-трейдерам. Поскольку они всегда первыми замечали изменение цен на акции, то могли, наряду с другими стратегиями, пользоваться и неосведомленностью рядовых инвесторов об изменении биржевых цен. Первой фальшивой нотой, сыгранной крупными банками Уолл-стрит, стало их стремление совершать сделки в собственных темных пулах – это было прелюдией к симфонии скальпинга.

– Мы называем это «арбитражем в темных пулах», – объяснил Брэд.

IEX была создана для того, чтобы исключить возможность хищнического трейдинга и обращения с инвесторами как с добычей. За первые два месяца существования биржи команда IEX сталкивалась только с такими действиями высокочастотных трейдеров. Сложившаяся ситуация поражала тем, насколько агрессивно капитализм защищал своих финансовых посредников, даже когда в них не было никакой необходимости. Словно по волшебству банки создавали потребность в финансовом посредничестве, чтобы компенсировать собственное нежелание делать свою работу честно.

Брэд предложил присутствующим задавать вопросы. В первые несколько минут инвесторы соперничали друг с другом, чтобы выяснить, кто способен лучше других контролировать собственный гнев и вести себя сдержанно, чем инвесторы и славились.

– Воспринимаешь ли ты сейчас HFT по-иному, чем перед открытием биржи? – прозвучал наконец вопрос.

Лучше всего ответить на него мог бы Ронан, недавно посетивший ряд HFT-фирм. Теперь он стоял, прислонившись к боковой стене зала. Брэд попросил его объяснить инвесторам техническую сторону вопроса – как на IEX создается задержка в 350 мкс, о волшебной коробочке из-под обуви и т.д., а потом рассказать в подробностях о своем турне. Ронан приступил к сообщению, но когда дошел до HFT, ему пришлось взять себя в руки. Ведь, чтобы высказываться откровенно, Ронан должен был чувствовать себя в своей тарелке, но здесь, будучи скованным серым костюмом и обращаясь к полуофициальной аудитории, он, несомненно, не мог себе такого позволить. Иначе говоря, Ронану было крайне трудно выразить свои чувства без употребления ругательств. Наблюдать за тем, как он пытается связать слова, не прибегая к сквернословию, было равносильно наблюдению за человеком, пытающимся переплыть реку без помощи рук или ног. Любопытно, но впоследствии он признал, что его не беспокоило то, что он мог оскорбить слух присутствующих своей руганью. «Это потому что некоторые в зале мнили себя самыми крутыми матерщинниками, – поясняет Ронан, – и если бы я выдал по полной, то они бы подумали, что я хочу заткнуть всех за пояс, поэтому, когда выступаю публично, стараюсь тщательно выбирать выражения».

– Теперь я ненавижу их намного меньше, чем до открытия биржи, – в свою очередь, ответил на вопрос Брэд. – Это не их вина. Я думаю, что большинство из них просто оправдывают себя тем, что рынок действует неэффективно, а они просто на этом зарабатывают. На самом деле они добились блестящих результатов в рамках действующих правил. Не такие уж они и мерзавцы, как я раньше думал. Сама система подвела инвесторов.

Брэд проявил великодушие. Но инвесторы, присутствовавшие в конференц-зале, в тот момент к великодушию, похоже, не были склонны. «Я до сих пор в шоке от того, что банки сговорились действовать против нас, – сказал впоследствии один из них. – Но все они показали себя плохими актерами. Однако, когда ты вдобавок просишь их направлять приказы на IEX, а они отказываются, то это еще хуже. Хотя до меня и раньше доходили подобные слухи, я все же был уязвлен. А если бы услышал о таком впервые, то думаю, что чокнулся бы».

Один из инвесторов поднял руку и указал на цифры, которые Брэд небрежно начертал на белой доске, чтобы продемонстрировать, как конкретный банк допускал проведение арбитража в своем темном пуле.

– Что это за банк? – спросил инвестор, теряя терпение.

На лице Брэда отразилось беспокойство. Теперь он все чаще слышал этот вопрос. Только сегодня утром разъяренный инвестор, слушавший, как Брэд репетировал свой доклад, прервал его и спросил: «Какой банк является самым злостным?» «Этого я не могу тебе сказать», – ответил Брэд и объяснил, что в соответствии с соглашениями, которые крупные банки Уолл-стрит заключили с IEX, последней было запрещено обсуждать какой-либо банк без его согласия.

– Понимаешь ли ты, как достает, когда сидишь здесь, слушаешь все это и не знаешь, о каком брокере идет речь? – осведомился другой инвестор.

Брэд Кацуяма оказался в непростом положении: он пытался добиться реальных изменений, не поднимая особого шума, а ведь эти изменения, если разобраться, требовали радикальной перестройки социального порядка. Брэд же не был по своей натуре радикалом, радикальные идеи им просто овладели.

– Вообще-то мы хотели обратить ваше внимание на честных брокеров. Нам нужны брокеры, не нарушающие правила ради заработка, – сказал Брэд. Только так можно было обойти проблему. Брэд испросил разрешения у банков на то, чтобы привлечь внимание к тем брокерам, которые вели себя сравнительно честно, и таковое разрешение получил. – Если мы скажем о ком-то в положительном ключе, то это не нарушит условия не говорить ни о ком в отрицательном ключе, – пояснил он.

Присутствующие обдумывали сказанное.

Наконец один из инвесторов спросил:

– А много наберется честных брокеров?

– Десять, – ответил Брэд. (IEX работала с 94 брокерами.) В десятку вошли Royal Bank of Canada, Sanford Bernstein и еще несколько компаний поменьше. – Три играют важную роль: это Morgan Stanley, J. P. Morgan и Goldman Sachs, – добавил он.

– С чего бы это брокеру понадобилось быть честным?

– Ради долгосрочной выгоды, которая заключается в том, что в хреновой ситуации быстро станет понятным, кто принимал верные, а кто неверные решения, – объяснил Брэд.

Он часто задумывался о том, что бы произошло, если бы ситуация и вправду стала хреновой, ведь рынок, по сути, находился во власти манипуляторов. Символ мирового капитализма обернулся обманом. Как бы на это отреагировали предприимчивые политики, адвокаты истцов и главные прокуроры штатов? Мысль об этом отнюдь не забавляла Брэда.

В действительности он просто хотел решить конкретную проблему. И все же так и не мог понять, почему банкам Уолл-стрит понадобилось настолько осложнять его задачу.

– Тебя не беспокоит то, что огласка приведет к усилению враждебности? – спросил еще один инвестор. Ему хотелось узнать, не заставит ли плохих брокеров вести себя еще хуже публичный рассказ о брокерах хороших.

– Хуже уже некуда, – возразил Брэд. – Некоторые брокеры пускаются во все тяжкие, лишь бы не выполнять поручений клиентов.

Инвестор захотел вернуться к начертанным Брэдом цифрам, которые показывали, как банк допускал арбитраж в своем темном пуле:

– Итак, что эти парни говорят, когда ты им это показываешь?

– Некоторые признают: «Ты прав на все 100%, такая хрень и вправду случается», – ответил Брэд. – Один даже выдал: «Мы, бывало, часами обсуждали, как лучше нагадить в чужом темном пуле». Некоторые же возражали: «Понятия не имею, о чем ты говоришь. Мы применяем какую-то фигню типа эвристического алгоритма и прочую абракадабру, определяющую нашу маршрутизацию».

– Какая-то фигня типа эвристического алгоритма и прочая абракадабра – это что, специальная терминология? – задал вопрос один из инвесторов. Несколько человек засмеялись.

Новые технологии применялись на Уолл-стрит странным образом – не только ради повышения эффективности финансового рынка, но и для внедрения на него несовершенств особого рода. Эти новые несовершенства рынок не в силах был исправить самостоятельно. Когда на рынок выходит крупный покупатель, поднимая цены, скажем, на сырую нефть марки Brent, то это идет во благо, и хорошо, когда в дело вступают спекулянты взвинчивают цену также и на сырую нефть марки North Texas. Это благотворно, когда трейдеры, видя связь между ценой сырой нефти и ценой акций нефтяных компаний, взвинчивают на акции цены. Можно даже считать нормальной ситуацию, когда некий сообразительный высокочастотный трейдер, углядев статистическую зависимость между ценами на акции Chevron и Exxon, воспользуется ситуацией, когда эта зависимость нарушится. Но ненормально и скверно, если на публичных фондовых биржах внедряются такие типы приказов и предоставляется такое преимущество в скорости, которые высокочастотные трейдеры могли использовать против всех остальных. Данное несовершенство не исчезало в тот момент, когда его замечали и реагировали на него. Все равно как если бы в казино сломался игровой автомат и постоянно выдавал выигрыши. Он так и будет продолжать, пока кто-нибудь не сообщит об этом администрации, но ведь никто из игроков в таком сообщении не заинтересован…

Во многом технологии на Уолл-стрит применялись просто ради того, чтобы некто внутри финансового рынка узнал нечто, чего бы не знали люди со стороны. Та же самая система, которая прежде подарила нам субстандартные ипотечные обеспеченные долговые обязательства, в которых ни один инвестор по-настоящему не разбирался, теперь одарила нас на фондовом рынке сделками, проводимыми ради долей цента на рискованной скорости и использованием таких приказов, в которых ни один инвестор не смог бы по-настоящему разобраться. Именно по этой причине настойчивое стремление Брэда Кацуямы объясниться не для того, чтобы его поняли, а чтобы до других дошла суть его речей, граничило с бунтарством. Он атаковал самую основу недавно появившейся автоматизированной финансовой системы – ее прибыли, которые она извлекала вследствие своей непостижимости.

Теперь поднял руку инвестор, хранивший до этого момента молчание.

– Похоже, тот, кто поведет себя правильно, примет на себя риски первопроходца, – сказал он.

И был прав – даже банки, которые вели себя сравнительно правильно, не были столь уж безгрешны. Если бы крупный банк Уолл-стрит попытался бы честно отправлять приказы на IEX, то потерпел бы крах в собственном темном пуле и лишился бы соответствующих прибылей. Банки-нарушители обрушились бы на него с критикой и стали доказывать, что, поскольку его темный пул хуже других, то туда не следует отправлять приказы в первую очередь. Брэд сказал инвесторам, что это беспокоило его, пожалуй, сильнее всего. Сможет ли какой-либо крупный банк заглянуть на несколько лет вперед и собраться с духом, чтобы первым встать на путь исправления? Потом Брэд кликнул следующий слайд. Надпись по его верху гласила: «19 декабря 2013 г.».

НИКОГДА НЕЛЬЗЯ С УВЕРЕННОСТЬЮ сказать, что точно происходит внутри любого крупного банка Уолл-стрит, но ошибочно думать, что банк представляет собой единое целое. Банки трудноуправляемы и чрезвычайно подвержены групповым интересам. Большинство сотрудников обеспокоены, возможно, только получением премиальных в конце года, но это отнюдь не значит, что иных сотрудников там нет, и, конечно, не значит, что все сотрудники руководствуются одними и теми же стимулами. В некоторых местах, если доллар появлялся в кармане у одного парня, это значило, что его забрали у другого парня. Например, проп-трейдеры, торговавшие в темном пуле с убытком для клиентов их же банка, должны были относиться к ним иначе, чем парни, продававшие клиентам всякие банковские продукты. Ведь тяжелее обдирать того, с кем приходится встречаться буквально лицом к лицу. Именно по этой причине банки размещали на разных этажах, а часто даже в разных зданиях, проп-трейдеров и торговый персонал. Делалось это не просто, чтобы угодить регуляторам; все причастные к этому бизнесу предпочитали, чтобы эти группы между собой не общались. Тот, кто напрямую работал с клиентами, лучше выполнял свою работу – и мог при случае отмазаться, если не ведал замыслов трейдеров. Страшная тупость банковских роутеров и алгоритмов, отправляющих приказы на биржи, стала просто следствием распространения на компьютеры своевольного невежества продавцов.

Цель Брэда, как он себе ее представлял, заключалась в том, чтобы развязать дискуссию продавцов с проп-трейдерами. Он хотел вооружить первых действительно вескими аргументами, включая реальную возможность осознания инвесторами того, что с ними делают, и объявления войны тем, кто это делает. В большинстве случаев Брэд понятия не имел, достиг ли он своей цели, и, как следствие, сомневался в этом.

С самого начала Goldman Sachs Отличался более упорядоченным поведением по сравнению с другими крупными банками Уолл-стрит. Goldman вообще был наособицу. Например, люди, с которыми Брэд встречался в других банках, первым делом сообщали ему о том, насколько враждебно все остальные банки относятся к IEX, а также о гнусностях, творящихся в темных пулах других банков. Goldman Sachs сторонился дрязг и, казалось, был безразличен к тому, что его конкуренты говорили или думали об IEX. К тому же его департамент биржевой торговли, а возможно, и другие департаменты претерпевали изменения.

В феврале 2013 г. глава департамента электронной торговли Грег Тусар ушел из банка в Getco, крупную HFT-фирму. После чего двум партнерам Goldman, Рону Моргану и Брайану Левайну, поручили выяснить роль банка на мировых фондовых рынках. Они не были сторонниками HFT и не несли персональной ответственности за содеянное его сторонниками, прежде чем партнеры заняли их место. До этого Морган в Нью-Йорке руководил продажей банковских продуктов, а Левайн в Лондоне – проведением биржевых торгов. Оба, очевидно, были встревожены тем, что открылось им при вступлении в новые должности. Брэд знал об этом, поскольку, к его удивлению, Рон Морган позвонил ему. «Он вышел на нас через клиентов, с которыми мы обсуждали их потребности», – вспоминает Брэд. Через неделю после их первой встречи Морган снова пригласил Брэда на встречу с группой руководителей более высокого ранга. «Такого со мной больше нигде не случалось», – отмечает Брэд. Впоследствии ему сообщили, что развернувшаяся после его ухода дискуссия вышла на «высший уровень банка».

При вступлении в должность Моргану и Левайну поручили найти ответ на очень важный вопрос, который перед ними поставили топ-менеджеры Goldman Sachs: «Почему доля рынка, принадлежащая Morgan Stanley, продолжает расти так быстро?» Конкурент переживал бум, а Goldman – застой. Левайн и Морган поступили, как и все на Уолл-стрит, кто хотел выяснить, что происходит у конкурентов, – пригласили нескольких сотрудников Morgan Stanley на собеседование. Те сообщили, что их банк продает по 300 млн акций в день (30% от объема торгов на New York Stock Exchange) посредством сервиса, названного ”Speedway”. С его помощью Morgan Stanley оказывал услуги высокочастотным трейдерам. Причем сначала банк создал свою инфраструктуру для HFT: организовал колокацию на разных биржах, соединил их между собой наибыстрейшими линиями связи, проложил прямой маршрут в собственный темный пул и т.д., но потом передумал и стал сдавать эту инфраструктуру в аренду мелким HFT-фирмам, которым не хватало средств, чтобы построить собственную систему. Теперь Morgan Stanley пожинал лавры и получал комиссионные со всего, что высокочастотные трейдеры проделывали внутри принадлежащих банку трубопроводов. Сотрудники Morgan Stanley, стремившиеся трудоустроиться в Goldman Sachs, рассказали его руководителям о том, что Morgan Stanley благодаря Speedway зарабатывал $500 млн в год, и доходы эти продолжали расти. Полученная информация поставила перед руководством Goldman Sachs очевидные вопросы: «Надо ли нам создавать аналогичный сервис? И следует ли нам и дальше заниматься HFT?»

Один из клиентов Goldman вручил Ронни Моргану список из 33 крупных инвесторов, с которыми тому следовало побеседовать, прежде чем принимать решение. Этот клиент не узнавал, разговаривал ли Морган с инвесторами, не попавшими в список, но удостоверился в том, что Морган поговорил с каждым из этих 33 человек по отдельности. В то же самое время Морган и Левайн стали задаваться не менее очевидными вопросами об эффективности биржевых бизнесов банка. Способен ли Goldman работать так же оперативно или ловко, как более шустрые HFT-фирмы? Учитывая, что Goldman контролирует только 8% всех биржевых приказов, сможет ли он исполнять более трети этих приказов в собственном темном пуле? И поскольку поток приказов, проходивших через банк, не был обильным, насколько вероятно то, что наивысшую цену на приказ инвестора предложит тоже некий клиент банка? Каким образом скрытые пулы Уолл-стрит взаимодействуют друг с другом и с биржами? Насколько устойчив финансовый рынок, чья структура постоянно усложняется? Хорошо ли, что модель американского фондового рынка экспортировалась и внедрялась на финансовых рынках других стран?

Партнеры уже знали или могли сами угадать большинство ответов, поскольку эти вопросы все еще висели в воздухе, но инвесторы указали им на необычайно честного и осведомленного парня, которому инвесторы доверяли и который открывал новую биржу, – на Брэда Кацуяму.

Что поразило Брэда в связи с его посещением Goldman Sachs, так это не только то, что Левайн и Морган пожелали уделить ему время, но и то, что они донесли до своего руководства идеи, обсуждавшиеся в ходе бесед. Казалось, что Левайн был особенно озабочен нестабильностью фондового рынка. «Если на рынке не произойдут преобразования, то разразится грандиозный крах, – говорил он, – масштабнее мгновенного обвала раз в десять». В ходе совещаний с топ-менеджерами банка и презентаций он стремился донести до руководства эту идею и также задавал им вопрос: «Вам действительно нужна скорость в качестве единственного определяющего фактора на рынке? Потому что, кажется, так оно и есть». Людям, управляющим Goldman Sachs, было не так уж трудно увидеть источник проблемы или понять, почему никто из принадлежащих к системе не захотел привлечь к проблеме внимание. «Ее решение не приведет к повышению доходности, вот почему никто и не пытался от этой системы отказаться, – поясняет Левайн. – И никто не хочет рисковать своей карьерой. И никто не хочет заглядывать достаточно далеко вперед. Все ждут следующего зарплатного чека».

Длинная череда недальновидных решений привела к появлению новых рисков на американском фондовом рынке. Лишь одним из многих проявлений этой проблемы явилась усложненность его структуры, и в ней-то, по твердому мнению обоих партнеров, таилась угроза некоей будущей катастрофы. Сенсационные технические сбои были симптомами, а не аномалиями. Рон Морган и Брайан Левайн оба полагали, что в грядущей катастрофе фондового рынка обвинят в основном крупные банки Уолл-стрит, и в особенности Goldman Sachs. Ведь он зарабатывал $7 млрд в год от реализации ценных бумаг, а этот бизнес оказался бы под ударом при любом кризисе.

Партнеры руководствовались и другими мотивами. Моргану и Левайну было 43 года и 48 лет соответственно, и по стандартам Уолл-стрит они были стариками. Морган стал партнером Goldman в 2004 г., а Левайн в 2006 г. Оба доверительно сообщили своим друзьям, что IEX дает им возможность выбора в исторический момент, который может стать поворотным для финансовой сферы. Инвестор, знакомый Рона Моргана, рассказывает: «Ронни говорил самому себе: “Я проработал в этом бизнесе 25 лет, а когда еще у меня появится шанс сделать доброе дело?”» А Брайан Левайн сам заявил: «Думаю, что это решение вместе и коммерческое, и моральное. Думаю, что мы получили свой шанс. И полагаю, что Брэд тот, кто нам нужен. Он, бесспорно, лучше всех годится для того, чтобы уладить эту проблему».

ПЕРЕД ТЕМ КАК IEX открылась 25 октября 2013 г., 32 ее сотрудника строили между собой догадки о том, сколько акций они проторгуют в первый день и в первую неделю работы биржи. В среднем оценки сходились на 159 500 акциях в первый день с 2,5 млн акций в первую неделю. Самый низкий прогноз дал Мэтт Трюдо, единственный из них, кто хоть раз создавал новую фондовую биржу с нуля: 2500 акций в первый день и 100 000 в первую неделю. Из 94 брокерских фирм, которые находились на разных стадиях достижения договоренности о подключении к IEX, большинство представляло собой некрупные организации, и лишь около 15 были готовы к полноценной работе в первый день. «Брокеры сообщали своим клиентам о подключении, но у нас не было даже документов, подписанных ими», – вспоминает Брэд. Когда его спросили, насколько может вырасти оборот биржи к концу первого года, он предположил, что объем торгов будет составлять 40–50 млн акций в день.

Для покрытия текущих расходов требовалось, чтобы торговалось около 50 млн акций в день. При невозможности покрыть эти расходы вставал вопрос о том, сколько они смогут протянуть. «Третьего не дано, – объяснял Дон Боллерман, – либо у нас будет оглушительный успех, либо полный провал. С нами будет покончено в срок от шести до двенадцати месяцев. Через год я буду знать, надо ли мне искать работу». Брэд же полагал, что их попытка создания образцовой справедливой биржи, а возможно, и изменения корпоративной культуры Уолл-стрит, потребует куда больше времени и окажется куда менее приятной. Он ожидал, что первый год работы будет скорее походить на окопную войну XIX в., нежели на атаки беспилотников в XXI в. «Мы просто собираем данные, – объяснял он, – невозможно обосновать необходимость чего-либо, не подкрепив это данными. Но данные без торгов не получить». Но даже Брэд был вынужден согласиться с мнением Дона: «Все будет кончено, когда у нас закончатся деньги».

В первый день на бирже проторговали 568 524 акции. Бо́льшая часть приказов поступила от региональных брокерских фирм и брокеров Уолл-стрит, у которых не было темных пулов – Royal Bank of Canada и Sanford Bernstein. За первую неделю объем торгов на IEX составил чуть больше 12 млн акций. С каждой последующей неделей оборот понемногу рос, пока на третьей неделе декабря не достиг примерно 50 млн акций в неделю. В среду, 18 декабря, было продано 11 827 232 акции. К тому моменту уже и Goldman Sachs подключился к IEX, но поступавшие от него приказы по-прежнему походили на пробные – подобно тем, что отправляли сюда другие крупные банки Уолл-стрит, – в виде крошечных лотов, оставались актуальными в течение нескольких миллисекунд, а затем отзывались.

Первый полноценный приказ, отправленный Goldman Sachs на IEX, пришел 19 декабря 2013 г. в 15 часов 9 минут 42 секунды 662 миллисекунды 361 микросекунду и 406 наносекунд. По его получении все, кто был в офисе IEX, поняли, что происходит нечто необычное.

На экранах компьютеров заплясали цифры, когда на биржу совершенно новым образом хлынул поток информации. Один за другим сотрудники повставали со своих мест, а через несколько минут после выброса все в едином порыве (кроме Зорана Перкова) уже были на ногах. Затем стали наперебой кричать.

– У нас 15 миллионов! – заорал кто-то через десять минут после выброса. За предшествующую 331 минуту они продали примерно пять миллионов акций.

– Двенадцать!

– Чертов Goldman Sachs!

– Тринадцать!

Они так неумело выражали свой восторг, что он выглядел почти неестественным. Как будто нефтяная скважина стала фонтанировать посреди зала, где проходило собрание шахматного клуба.

– Мы только что обогнали AMEX! – закричал Джон Шволл, имея в виду American Stock Exchange. – Наша доля рынка превысила долю AMEX.

– А ведь мы дали им фору в 120 лет, – заметил Ронан, немного погрешив против истины. Когда-то ему подарили бутылку шампанского за $300. Но Шволлу Ронан сказал, что она стоила всего 40 баксов, поскольку Шволл не хотел, чтобы кто-нибудь из сотрудников IEX получал подарки на сумму свыше 40 баксов от посторонних. Теперь Ронан выудил эту контрабандную бутылку из-под рабочего стола и нашел какие-то бумажные стаканчики.

Кто-то из сотрудников положил трубку сообщил:

– Звонили из J. P. Morgan и спрашивали: «Что происходит?» Они сказали, что им, возможно, придется принять меры.

Дон тоже положил трубку:

– Звонили из Goldman. Говорят, что это еще не все. Завтра будет больше.

– Сорок миллионов!

Зоран, спокойно сидевший за своим столом, наблюдал за изменением потока данных.

– Никому не говорите, но мы по-прежнему в прогаре, – произнес он. – Это все ни о чем.

Американский фондовый рынок закрылся через 51 мин после получения IEX от Goldman Sachs первой полноценной заявки на исполнение клиентских приказов. Брэд вышел с операционной площадки, проследовал в небольшой кабинет со стеклянными стенами и стал обдумывать происшедшее. «Нам было нужно, чтобы хотя бы кто-то один закупился у нас и сказал: “Вы правы”. Это значит, что Goldman Sachs на нашей стороне», – решил он. Потом еще немного подумал. Ведь Goldman Sachs не был единым целым, а представлял собой сборище людей, не всегда согласных друг с другом. Двое из них, получив новые полномочия, использовали их, чтобы изменить подход на другой, с прицелом на долгосрочную перспективу. Никто и представить себе не мог, что Goldman Sachs на такое способен. Двое партнеров смогли все изменить. «Мне повезло, что Брайан – это Брайан, а Ронни – это Ронни, – рассуждал Брэд. – Это все благодаря им. Теперь другие не смогут нас игнорировать. Не смогут изолировать». Тут Брэд заморгал. «Черт, теперь можно и поплакать», – заключил он.

Брэд был уверен в том, что сейчас ему дали заглянуть в будущее. Goldman Sachs настаивал на том, что американскому фондовому рынку нужны перемены, и IEX стала местом для преобразований. Если Goldman Sachs захочет признать перед инвесторами, что новая биржа является лучшей с точки зрения справедливости и стабильности, то и другим банкам придется последовать его примеру. Чем больше приказов будет поступать на IEX, тем больше опыта получат инвесторы, и банкам станет еще труднее игнорировать новую, справедливо устроенную биржу. В этот момент на IEX хлынул поток приказов от Goldman Sachs, и биржа стала немного походить на реку, готовую выйти из берегов. Все, что потребовалось, так это человеку с лопатой прокопать канаву в существующей дамбе, а напор речной воды завершит начатое – именно по этой причине людей, пойманных за копкой каналов в берегах на некоторых участках реки Миссисипи, расстреливали на месте.

Брэд Кацуяма оказался таким человеком с лопатой, который расположился на самом уязвимом изгибе реки. И к нему на помощь подоспел Goldman Sachs со взрывчаткой.

Три недели спустя Брэд стоял перед группой инвесторов, которые, предприняв скоординированные усилия, могли бы изменить порядок вещей на Уолл-стрит. Для того чтобы продемонстрировать им возможность преобразований, он высветил на большом экране данные, свидетельствовавшие о том, что произошло 19 декабря в течение 51 мин. Помимо всего прочего, данные подтверждали силу, какую имеет доверие.

В действительности Goldman Sachs отправил на IEX еще больше приказов накануне – 18 декабря. Превосходящий объем торгов 19 декабря объяснялся тем, что в тот день всего за 51 мин Goldman Sachs доверил IEX исполнение большей части своих приказов со сроком действия 10 с и более. И доверие было вознаграждено – рынок признал справедливость. 92% этим приказов исполнялось по срединной – честной – цене в сравнении с 17% сделок, заключенных по такой же цене в темных пулах Уолл-стрит. (На публичных биржах аналогичный показатель был еще ниже.) И средний размер сделки на IEX вдвое превышал среднерыночный показатель, несмотря на то что другие банки Уолл-стрит стремились подорвать работу биржи.

IEX давала возможность выбора. Также она смогла доказать: сложившийся фондовый рынок, чья структура была преднамеренно и сверх меры усложнена, доступен для понимания, а чтобы свободный рынок нормально функционировал, не надо им манипулировать к чьей-либо выгоде. Он не нуждается в раздражающих откатах и выплатах за перенаправление потока приказов, в колокации и всевозможных несправедливых преимуществах, которыми пользовалась небольшая кучка трейдеров. Все, что было нужно людям, находившимся в этом зале, как и остальным инвесторам, – взять ответственность на себя, чтобы разобраться в устройстве рынка, а потом перехватить контроль над ним. «Основу рынка составляют инвесторы, совместно совершающие сделки», – заключил Брэд.

Когда он закончил, один из инвесторов поднял руку и задал вопрос: «19 декабря у вас получилось, а что дальше?»

Содержание

Далее